Семь писем о лете

– И плохо изучали, замечу вам! Иначе не валялись бы теперь по всем полям, вцепившись друг другу в глотку. Какой абсурд! Война между железным мужским началом порядка и женственностью, жертвенностью, доблестью, в то время как они всегда и везде должны объединяться, ибо только такой союз покорит им весь мир! – Вальтер предостерегающе закашлялся, но старик пропустил предупреждение мимо ушей. – Поверите ли вы, фройляйн, – ибо мой оболтус, выкормленный еще большими оболтусами, мне не верит! – что я ночами не сплю, мучимый этим. Элементарная метафизика, фройляйн. Кто бы ни победил в этой войне, она станет победой государства, а не нации, нации в конечном счете проиграют ее, хотя все будут верить, что кто-то все-таки выиграл. Человек, ариец и славянин, проиграл, ибо его лишили выбора, а ведь выбор заключается не в том, на чью сторону встать, а в том, чтобы осуществить свое предназначение слияния и победы…

– В таком случае у меня тост, – бледнея от собственной наглости, подняла бокал Стася. – Я предлагаю вам, генерал, выпить за то самое слияние, о котором вы столь красноречиво говорите, в виде вашего сына и меня.

Вальтер прикусил губы, но старый Остервиц вскинул подбородок.

– Прозит! – согласился он. – За победу метафизики над грубой реальностью.

Но грубая реальность неожиданно снова заявила о себе. Появился ординарец Вальтера и отрапортовал, что его приказание выполнено. Вальтер усмехнулся, покосился на отца и махнул рукой. В зал вошел Евгений, как был из лагеря, босиком и наголо обритый.

– Это что еще такое? – вскинул брови барон.

– Это мой брат, генерал, – спокойно пояснила Стася, как о чем-то само собой разумеющемся, и снова пригубила херес. – Он известный советский летчик, из тех что в сорок первом бомбили вашу столицу. Я очень давно с ним не виделась и подумала…

– А, вы играете ва-банк, русская рулетка, – вдруг расхохотался Остервиц. – Ценю, ценю. Только сперва отправьте его в ванную, и путь кастелян поищет что-нибудь поприличней. А мы пока продолжим нашу весьма занимательную беседу.

Стася вдруг почувствовала, что с радостью поменяла бы сына на отца.

Когда через час Женя, одетый в явно узкий ему потертый егерский костюм, появился в зале, Стася не могла не улыбнуться. Но он вместо благодарности ответил ей нехорошим и недобрым взглядом.

– Что ж, пусть ваш «советский герой» сядет и расскажет мне о своих подвигах. – Женя не заставил себя просить дважды, сел и откровенно набросился на еду. Вальтер скривился, но генерал смотрел с любопытством. – И все-таки остановитесь, молодой человек, – перед вами боевой генерал, прошедший Марну и Гумбинен. Кстати, ваше звание?

– Капитан Красной Армии и майор Армии Крайовой.

– Польское? А вот это зря. Зря вы связались с этими недоносками, которые пытаются соединить славянство и католицизм, ничего не понимая ни в том, ни в этом. И все же я слушаю. И побольше подробностей – это ведь не допрос.

Стася умоляюще посмотрела на брата, но он отвел глаза и вполне повествовательно начал. Сначала ее охватила злость, потом смех, потом – страх. Он что, совсем свихнулся в своей армии – или в плену ему просто-напросто отбили все мозги? А Женька невозмутимо продолжал, обращаясь прямо к генералу:

– …насколько это было глупо, не скумекала такая, как он, залупа. Не зная броду, сунулись немцы в воду и, не покорив Европу, уже получили коленом в жопу. Пока еще держитесь на волоске, но скоро получите хуем по башке, и от твоего, буржуй, фашистского гнезда ни хера не останется, немецкая пизда…

И все же Стася взяла себя в руки и, как можно более нейтральным тоном, словно переводя, стала рассказывать историю брата, как узнала ее в комендатуре в Радоме.

– …А помнишь, мудак, стращали нас как: «Мол, Красная Армия разбита, авиация побита, Москве, мол, капут!» Да никто вам не верил, чертов пуп. Нас, ядрена вошь, такой хуйней не проведешь, знали мы, еб твою в Берлин мать, что скоро в штаны начнете срать. И не ошиблись!

Когда, наконец, обстоятельный рассказ закончился словами «не уйдете добром, накормим вас говном», а Стася перевела это как «человек всегда должен оставаться человеком», барон отпил глоток, промокнул усы и откинулся на высокую резную спинку: