Семь планет

Достойный смеха более, чем слез,
Бахрам себе такой удар нанес,

Что без сознанья двое суток был.
Когда в себя пришел он, — жуток был

И темен третий день. Войска любви
На приступ силы двинули свои,

Вступила в крепость мстительная рать,
Державу сердца стала разорять.

С избытком сердце утолило страсть,
Чтоб эту страсть жестокую проклясть.

Поплыл купец. Что ж, прибыль он обрел?
В пучине моря гибель он обрел!

Трудясь в саду, садовник ждал наград,
Но обломал его деревья град.

Была желанья молния светла —
Сожгла Бахрама бытие дотла.

Он драгоценный камень отыскал,
Но раздавил его камней обвал.

Он, защищая царство, поднял меч,
Чтобы мечом свою же грудь рассечь.

Хотел ресницы начернить сурьмой, —
Мир оказался черною тюрьмой.

Навылет в грудь он ранен был тоской, —
Избави бог от участи такой!

Бахрам, великой скорбью удручен,
Напоминал согбенный небосклон.

Его душа блуждала, как в лесу,
Скрипела плоть, подобно колесу,

Ужиться тело не могло с душой,
Душа для тела сделалась чужой.

Когда же к горлу подошла душа,
Бахрам поднялся и пошел, спеша

В пустыню, над которой зной повис.
Он думал: «Если жив мой кипарис, —

Благословлю удачу я тогда,
А если мертв, — заплачу я тогда,

На мертвую взгляну я красоту,
От стонов избавленье обрету,

Убью себя, с возлюбленной сольюсь,
Разлуку вечный победит союз!»

Прошел он по степным тропам стопой,
Любимую ища в степи скупой.

Но вольный кипарис нигде не рос:
Его обитель — средь пахучих роз.

Кто розу обретет в степном песке,
Когда ее цветенье — в цветнике?

Она меж яблонь скрылась от людей,
Ее найдешь по яблокам грудей.

В потере убедившись роковой,
Стал шах о землю биться головой,

Вопил и плакал мира властелин, —
Фархад не разыскал свою Ширин!

Как птица с переломанным крылом,
Припав к земле, рыдал он о былом.

Сказал он, обливаясь кровью слез:
«Я над самим собою меч занес!

Кому теперь судьбу свою вручу?
Задул я жизни собственной свечу!

Какое дело, боже, сделал я,
С душой и телом что же сделал я?

Кто равен скорбью мне в пыли земной?
Что сотворило, небо, ты со мной!

Добра у синей тверди я прошу,
Пылинки милосердия прошу, —

Жестоко ты, не хочешь мне помочь!
Мою судьбу ты превратило в ночь,

Но вместо звезд мне слезы принесло,
А солнце счастья моего зашло.

Пылает страсть великая моя.
Но где же солнцеликая моя?

О небо, жизни погаси свечу,
Жить в этом низком мире не хочу!

Ты отняло любимую, — молю:
С ней заодно возьми ты жизнь мою!

Возьми: я жизнью сыт, клянусь творцом,
О смерти дух скорбит, клянусь творцом.

Возьми, свое злодейство доверши:
Несчастна плоть, в которой нет души!»

Он плакал, стоном оглашая дол,
Забыл он свой венец и свой престол,

Забыл он о столице, о стране,
С печалью стал он жить наедине,

Лишь о любимой думал он теперь,
В пустыне стал он жить, как дикий зверь.

Стонал он, разрывая воротник,
Но вскоре город в той глуши возник:

Узнав, какая с ним беда стряслась,
Его любви мучительной дивясь,

Стремились люди в степь со всех сторон,
Пустынный край был в город превращен…

Как Диларам, небесный свод погас.
Лежал Бахрам, не закрывая глаз:

Мир превратился в мрак. Бахрам, скорбя,
В нем чужеземцем чувствовал себя.

Весь мир объял тысячерукий мрак:
То был печали мрак, разлуки мрак,

Он плоть, и мысль, и душу иссушал,
Живую воду в сушу превращал!

О нет, не мрак окутал мир, а дым:
Огонь разлуки буйствовал под ним.

Бахрам вопил, — что вопль его теперь?
В огне тоски он топливо теперь:

Разлука лучшим топливом сочла
Влюбленных бесприютные тела…

Хотя Бахрам от суеты мирской
Был отделен завесою ночной,

Разбила свита для него шатер,
Чтоб скрыть его страдания костер,

Людей отогнала подальше прочь…
Так вот что принесла разлуки ночь!

Таились люди по глухим углам,
Дивились вслух таинственным делам, —

Любой об этом диве говорил:
Один о страшном диве говорил,

Другой о нежной пери говорил,
А третий о потере говорил, —

Для всех недуг непостижимым был,
А шах стонал: он одержимым был!

Заснули слуги под ярмом забот,
Не ведая, что их наутро ждет.

Остался шах в невидимом огне,
С измученной душой наедине.