Семь последних дней

– Похоже на то, – ответил безымянный, – кстати, ты знаешь, что Дефо утаил один примечательный факт из жизни главного героя?

– Любопытно. Какой же это?

– В конце жизни Робинзону так опротивел его родной Йорк, что он плюнул на все и вернулся обратно на свой остров.

Я рассмеялся. Вспомнились множество реклам туристических агентств и строительных фирм, предлагавших отдохнуть от суеты или обрести свой тихий уголок в шумном мире.

– Да. Странные мы все-таки люди. Сами же создали такой сумасшедший мир, от которого надо куда-то прятаться, уединяться, отдыхать. Возникает вопрос, зачем же мы его создали? Какая в нем нужда? Непонятно.

– Все это сейчас уже не имеет значения, – он сказал фразу, которую я сам часто повторяю.

К полудню стало жарко и душно. Плотная свинцовая облачность давила, как гигантский каток. Вновь разболелась голова, и вестибулярный аппарат стал фиксировать пошатывание земли. Безликий спокойно лежал под тентом, разгадывал свои кроссворды и не выказывал беспокойства. Значит, никаких толчков не было, это меня мутило от духоты.

– Наполеоновский маршал, пять букв.

– Надо вспоминать, их у него было как собак нерезаных, Нея знаю, короля московского, еще был какой-то Даву.

Безликий вспомнил еще Мюрата, но он не подошел по буквам.

– А знаешь, в чем злая ирония нашего трагизма? – сказал он со вздохом. – Только вдумайся, планета жила себе спокойнехонько пять миллиардов лет, а гибнет именно сейчас. Именно сейчас, когда развилась техника, начались полеты в космос. Ведь буквально чуть-чуть нам не хватило времени, чтобы создать способ борьбы с этой кометной угрозой. Было бы у нас еще лет сто хотя бы, наука придумала бы какую-нибудь ракету, которая сбила бы, допустим, астероид, тот бы столкнулся с этой треклятой кометой, и, глядишь, улетела бы она от нас куда-нибудь к чертовой матери.

Он говорил, все больше раздражаясь:

– Я и раньше был убежденным пацифистом, но теперь всех этих вояк, тварей, начиная с Александра Македонского и заканчивая нынешними любителями антитеррористических операций, просто перевешал бы прямо вот на этих переломанных соснах. А Александра Македонского повесил бы выше всех – за один лишь заразительный дурной пример для всех последователей-подражателей. Если бы не все эти вояки с их дебильными войнушками, наука сейчас была бы на сто шагов впереди, – рассуждал он со злой тяжелой досадой.

И кстати, он был совершенно прав. Я поддержал:

– А ты помнишь, как во время катастрофы моментально сами собой закончились все эти «дебильные вой-нушки»?

– Ну да, как-то стало не за что воевать, – согласился безликий, и, помолчав, добавил самокритично: – А ведь я и сам, признаюсь, раньше считал астрономию совершенно никчемной наукой.

В обед мы услышали нарастающий рев мощного дизельного двигателя и треск деревьев. По меридиональной просеке медленно, хрустя кустами и завалами, полз вездеход. Видимо, заметив дым от костра, водитель повернул к нам. Махина (какая-то модификация ГАЗа-71) приблизилась, двигатель умолк. Вездеход с крыши до колес так облепился грязью, что непонятно было, какого он цвета, их часто делают оранжевыми, чтобы можно было заметить издалека или с вертолета. Правое лобовое стекло разбито. Из водительской двери поспешно вылез высокий человек, про таких говорят «представительной внешности», в фирменной робе нефтяника. Он сорвал противогаз, обнажив воспаленное лицо со сле-зящимися глазами.

– Доброго здоровьица. Дай, думаю, зайду «на дымок», это Чадреньга? – торопливо произнес он хриплым осипшим голосом.

– Нет, это Суронда, Чадреньга километрах в двадцати ниже.

Приехавший развернул топографическую карту.

– Ага, понятно. Я – Владимир Протасов, – заявил он так, как будто это нам о чем-то должно говорить.

– «Норд-Рашен гэс»? – припомнил безликий.

– Да, «Норд-Рашен ойл энд гэс», – поправил его приехавший.

Это был известный предприниматель, олигарх, разработчик Северо-Печорской нефтегазоносной провинции. Еще до катастрофы на своем частном самолете он с инспекцией прилетел из Москвы на Печору. А потом случилось то, что случилось. Аэродром оказался разрушен землетрясением. Местные вертолетчики ни за какие коврижки не полетели в Москву, деньги вообще оказались никому не нужны. У Протасова в Питере первая жена с детьми, в Москве вторая жена. И вот он едет по лесам и болотам, надеясь хоть куда-то попасть, хоть в Питер, хоть в Москву. Солярки запас большой, должно хватить.

– Хотел доехать за две-три недели, но еду уже два месяца, и конца не видать. Самое трудное – это реки, пока брод найдешь…

– Да не надо тебе никуда ехать. Оставайся здесь, – предложил я.

– Нет-нет, пообедаю и поеду. Надо ехать.

Вообще, олигарх производил впечатление не вполне вменяемого человека. Таких, впрочем, в последнее время развелось пруд пруди. Он говорил порывисто, озирался по сторонам, как будто кто-то за ним гонится, дышал громко и часто. Такое поведение у человека солидной внешности вызывало чувство какой-то особой жалости.