Семь причин для жизни

Был один из тех редких дней, когда все хорошо. Сравнительно спокойный, не утомительный. День, под конец которого даже позволяешь себе выскочить украдкой на улицу, чтобы купить стакан горячего шоколада в кофейне через дорогу. Но не успела я оплатить его, как мой пейджер запищал. Перезвонив, я приняла вызов дежурного врача и, прежде чем отключить телефон, успела услышать его краткое сообщение вдогонку: «На всякий случай: его жена ужасная мегера».

Я вздохнула. Ну что ж, хотя бы удалось купить шоколад!

Когда я приблизилась к дверям палаты, старший врач хирургии наскоро пересказал мне историю болезни пациента: диабет, язвы на ноге и повышенное давление. Теперь бедняге нужно было ампутировать ногу, а с учетом сепсиса – как можно скорее. Но пациент от операции отказывался. Ожидалось, что если он все-таки согласится, его послеоперационное состояние будет очень тяжелым, поэтому команда хотела знать, готовы ли мы, в принципе, провести его реанимацию после такой хирургии.

Допивая остатки шоколада, я вдруг заметила, что младший врач команды как-то странно возбужден – так, словно предвкушает какое-то особое развлечение.

– Значит, вы к ним сейчас зайдете? – спросил он меня, иронично подняв бровь, и кивнул на двери палаты. А затем улыбнулся так, словно хотел сказать: «Я подожду здесь, чтобы увидеть, с каким лицом вы оттуда вернетесь». Похоже, каждому из лечащей бригады злобная супруга пациента уже успела чем-нибудь насолить.

– О да, – ответила я решительно. – И очень сильно постараюсь, чтобы меня не обидели.

Пациенту, который представился как Дэвид, было за шестьдесят; он полусидел в постели, подпираемый сразу двумя подушками. Жена его с кислой миной расположилась рядом в раскладном кресле; взгляды обоих были устремлены в одном направлении, поскольку в палате было слишком тесно, чтобы развернуть кресло в другую сторону. Я задернула шторы, отгородив их от остальных пациентов, и протиснулась в узкую щель между койкой и окном. Представившись каждому из них по очереди, я приветливым тоном начала беседу. Благо в тот день мне уже не нужно было никуда торопиться. Дэвид объяснил, что жена – его ангел-хранитель. Он перечислил мне основные симптомы последних недель, приведшие к его госпитализации, и тогда я подвела разговор к предполагаемому плану ампутации и к тому, что, возможно, после этого ему потребуется экстренная помощь. На что он мне тут же ответил, что ни о какой хирургии даже слышать не хочет, не говоря уже обо всем остальном.

Не знаю, насколько вас это удивит, но должна признать: хотя сама я никогда не боялась вида крови или внутренних органов, мысль о том, что одну из моих конечностей могут отрезать и выкинуть в контейнер для медицинских отходов, приводит меня в психологический ступор. Понятно, что свыкнуться с такой мыслью невероятно сложно любому из нас. Но Дэвиду будет еще сложнее: ему придется переключиться с вопроса, терять ли конечность ради сохранения жизни, на куда более насущный вопрос: как научиться жить на одной ноге.

Его жена то и дело закатывала глаза к потолку. Я пыталась установить с ней визуальный контакт, не теряя при этом из виду самого Дэвида. Но она лишь цокала языком, пока я говорила, а затем, перебив меня, прочитала мне краткую лекцию обо всех промахах, когда-либо допущенных врачами по неосторожности. А по ее опыту, сказала она, все мы, врачи, одинаковы – и никто из нас не способен выполнять свою работу как следует. Я слушала ее и напоминала себе, что не должна обижаться. Заглатывать ее наживку сейчас не время.

В общем, мои опасения подтвердились: да, она, несомненно, была злющая особа. Дэвид же, со своей стороны, просто растерялся и не знал, что делать.

Я продолжила беседу с ним, и он стал рассуждать дальше, весьма сумбурно, о лечении, о медицинских подъемниках, о том, что их сын живет слишком далеко, чтобы помогать им дома.

Я почти потеряла нить разговора, как вдруг мое ухо уловило конец фразы, от которого я просто остолбенела: «…И тогда ее все равно уже не будет рядом… Ведь так, дорогая?»

– Да уж! – язвительно ответила его жена. – Я здесь, только пока жива.

Я уставилась на нее в замешательстве – и лишь через пару секунд переспросила, что она имеет в виду. Ответ последовал все в том же недоверчивом, презрительном тоне. И сводился к тому, что у нее был рак в последней стадии и жить ей оставалось меньше года.

Я смотрела на раздраженную женщину, и мое сердце сжималось от осознания масштабов трагедии, которую этим двоим суждено пережить.

Я смотрела на раздраженную женщину, и мое сердце сжималось от осознания масштабов трагедии, которую этим двоим суждено пережить. Передо мной был не просто пациент, не готовый решиться на необратимые изменения в своей жизни, но – супруги, теряющие друг друга, и жена, которая сражается со смертельной болезнью, зная, что будет вынуждена оставить мужа в одиночестве.