Семь смертей Эвелины Хардкасл

– Не знаю. – Она встает, разглаживает передник. – Вот уже часа два мне только приказывают.

Доктор Дикки распахивает дверь. Его нелепые усы производят на меня то же впечатление, что и в первый раз. Он окидывает взглядом меня и Анну, пытается связать воедино обрывки нашего прерванного разговора. Так ни до чего и не догадавшись, он ставит черный саквояж на комод и подходит ко мне.

– Так, мы проснулись. – Он засовывает пальцы в жилетные карманы, перекатывается с пятки на носок, говорит Анне: – Ты пока свободна.

Она делает книксен, косится на меня и выходит из комнаты.

– Ну, как самочувствие? – спрашивает он. – В повозке не сильно растрясло?

– Нет… – начинаю я.

Он откидывает с меня одеяло, приподнимает мне руку, щупает пульс.

От легкого прикосновения меня пронзает острая боль, и я невольно морщусь, проглатываю ответ.

– Ага, побаливает, – замечает он, осторожно выпуская мою руку. – Ну, это неудивительно, после таких побоев. И чего от вас хотел Грегори Голд?

– Не знаю. Наверное, он меня с кем-то спутал, сэр.

«Сэр» добавляю не я, а дворецкий, по глубоко укоренившейся привычке. Удивительно, как легко это словечко слетает у меня с языка.

Доктор сосредоточенно обдумывает мое объяснение, будто рассматривает его на просвет, пытается отыскать в нем изъяны. Глядит на меня с натянутой улыбкой, как на сообщника, не то подбадривая, не то угрожая. Похоже, о происшествии в коридоре притворно добродушному доктору Дикки известно гораздо больше, чем мне.

Он со щелчком открывает саквояж, вытаскивает коричневый пузырек и шприц. Не сводя с меня глаз, прокалывает иглой залитую воском крышечку, наполняет шприц прозрачной жидкостью.

Я стискиваю простыни, говорю:

– Не надо, доктор, мне уже лучше.

– Это меня и беспокоит, – говорит он, втыкая иглу мне в шею.

Теплая влага струится по жилам, растворяет мысли. Доктор оплывает, в темноте вспыхивают и угасают яркие пятна.

– Спите, Роджер, – говорит он. – Я разберусь с мистером Голдом.

22

День пятый

Выкашливаю из легких сигарный дым, открываю новые глаза, выясняю, что лежу на полу, почти одетый, рука победно касается неразобранной постели. Брюки приспущены, к животу прижата бутылка бренди. Вчерашняя попытка раздеться явно не удалась тому, в чьем обличье я пребываю сегодня; изо рта несет прокисшим пивом.

Со стоном заползаю на кровать, но в голове с такой силой пульсирует боль, что я едва не падаю на пол.

Спальня напоминает ту, в которую поселили Белла; из камина подмигивают тусклые угли. Шторы распахнуты, вислое небо струит утренний свет.

«Эвелина в лесу, ее нужно найти».

Натягиваю брюки, пошатываясь, иду к зеркалу взглянуть на свой новый облик.

И едва не наталкиваюсь на отражение.

После дня, проведенного в теле Рейвенкорта, сегодняшний тип кажется невесомым, как лист на ветру. Что, в общем-то, понятно, если посмотреть на отражение. Молодой человек лет двадцати, невысокого роста, худощавый, голубоглазый, с давно не стриженными темно-русыми волосами и аккуратной бородкой. Пробую улыбнуться, обнажаю белые, но не очень ровные зубы.

Лицо гуляки.

На прикроватном столике грудой свалены какие-то безделушки, прикрыты приглашением, адресованным Джонатану Дарби. Теперь я знаю, кого проклинать за раннее похмелье. Кончиком пальца ворошу вещицы: перочинный нож, потертая фляжка, наручные часы (время без семнадцати минут девять) и три пузырька коричневого стекла с пробками и без ярлыков. Вытаскиваю пробку, нюхаю содержимое; от приторного запаха начинает мутить.

Наверное, это лауданум, которым торгует Белл.

Мне не требуется объяснений, почему это зелье пользуется такой популярностью: от одной понюшки у меня в голове вспыхивают яркие огни.

В углу стоит умывальник и кувшин холодной воды. Я раздеваюсь догола, смываю вчерашнюю грязь с тела, обнажаю истинную личность. Отправляю в рот остатки воды из кувшина, пью до тех пор, пока в животе не начинает булькать. К сожалению, попытки утопить похмелье безуспешны, я его только разбавляю, и теперь ноют все кости и мышцы.

Утро ненастное, поэтому я одеваюсь потеплее, в твидовый охотничий костюм и тяжелое черное пальто, длинное, до самого пола. Выхожу из спальни.

Несмотря на ранний час, на площадке лестницы скандалят подвыпившие супруги. Они еще в вечерних туалетах, сжимают в руках полупустые бокалы, громко переругиваются, оживленно жестикулируют. Обхожу их стороной. Отголоски ссоры несутся за мной до самого вестибюля, где заметны следы вчерашних гуляний. С люстры свисают галстуки-бабочки, мраморный пол истоптан грязью, усеян листвой и осколками разбитого графина. Две служанки торопливо наводят чистоту, и мне становится любопытно, что же здесь творилось до их прихода.

Спрашиваю у них, как найти хижину Чарли Карвера, но они тупо молчат, как овцы, отводят глаза и мотают головой в ответ на все мои расспросы.

Молчание просто бесит.