Семь смертей Эвелины Хардкасл

– Сами ей передайте, я вам не девочка на побегушках, – холодно заявляет Эвелина.

– Кем велю, тем и будете, – произносит он. – Я вам за это плачу.

– Мне не нравится ваш тон, мистер Стэнуин, – говорит Эвелина.

– А мне не нравится, когда меня выставляют дураком, мисс Хардкасл. – Он с нажимом произносит ее имя. – Не забывайте, я почти пятнадцать лет здесь служил, и мне тут известен каждый закуток. И все обитатели имения. Не путайте меня с пустоголовыми болванами, которые ошиваются вокруг вас.

Его ненависть почти осязаема, ее можно сцедить из воздуха и закупорить в бутылку.

– А что с письмом? – негромко спрашивает Эвелина, сдерживая гнев.

– Я его придержу, чтобы вы не забывали о нашей договоренности.

– Вы гнусный подлец!

Стэнуин с утробным смехом смахивает оскорбление:

– Зато честный. Кто еще в этом доме может такое про себя сказать, а? Все, вы свободны. И не забудьте передать мои слова.

Слышу, как открывается дверь. Чуть погодя Эвелина торопливо проходит мимо детской. Хочу броситься за ней, но понимаю, что ничего этим не добьюсь. К тому же Эвелина упомянула о каком-то письме, которое теперь у Стэнуина. Она хочет отобрать у него письмо, а значит, мне надо повидаться со Стэнуином. Кто знает, вдруг он и Дарби – закадычные приятели?

– Джонатан Дарби ждет в детской, – докладывает громила Стэнуину.

– Вот и славно. – Стэнуин задвигает скрипучий ящик стола. – Я сейчас переоденусь, подготовлюсь к охоте, а потом поговорю с этим гнусом.

«Нет, непохоже, что они приятели».

26

Сижу, закинув ноги на стол, рядом с шахматной доской. Беру подбородок в кулак, разглядываю партию, по расположению фигур пытаюсь вычислить стратегию игроков. Ничего не получается. Дарби не способен сосредоточиться, он то и дело отвлекается, смотрит в окно, ловит пылинки, прислушивается к шуму в коридоре. Ни минуты не сидит спокойно.

Даниель предупреждал, что каждая ипостась ведет себя и думает по-своему, но только сейчас я понимаю, что именно он имел в виду. Белл труслив, Рейвенкорт коварен, но оба вполне способны размышлять и оценивать ситуацию. Дарби совсем другой. Мысли вьются у него в голове, жужжат как мухи, отвлекают, но не задерживаются.

Слышу какой-то звук, смотрю на дверь. В дверном проеме стоит Тед Стэнуин, подносит спичку к трубке в зубах. Он крупнее, чем мне помнится, огромный, расползающийся вширь, как кусок мягкого масла.

– Вот уж не думал, что вы играете в шахматы, Джонатан, – говорит он, раскачивая лошадку-качалку, которая стучит об пол.

– Я учусь.

– Молодец, учиться никогда не поздно.

Он пристально смотрит на меня, переводит взгляд за окно. Он не говорит и не делает ничего угрожающего, но Дарби его боится. Мой пульс выбивает морзянку.

Гляжу в дверной проем, готовлюсь сбежать, но в коридоре, привалившись к стене, высится громила со скрещенными на груди руками. Он едва заметно кивает мне, как тюремщик узнику.

– Ваша матушка задерживает платежи, – говорит Стэнуин, прижавшись лбом к оконному стеклу. – Как ее здоровье?

– Великолепно.

– Надеюсь, оно не ухудшится.

Я меняю позу, смотрю ему в лицо:

– Вы мне угрожаете, мистер Стэнуин?

Он оборачивается, улыбается сначала типу в коридоре, потом мне.

– Нет, что вы, Джонатан. Я угрожаю вашей матушке. Ты же понимаешь, сопляк, что я не ради тебя сюда приехал.

Он выдувает клуб дыма из трубки, поднимает куклу с пола и небрежно швыряет ее на шахматную доску. Фигуры разлетаются по детской. Ярость сдергивает меня с места, как марионетку, швыряет на него, а он ловит мой кулак и поворачивает меня на лету. Громадные руки сдавливают мне горло, шею обдает гнилостное дыхание.

– Побеседуй с матушкой, Джонатан, – шипит он, сжимая мне глотку так, что перед глазами плывут черные пятна. – А не то я приду к ней с визитом.

Он дает мне время осмыслить сказанное, а потом выпускает меня.

Падаю на колени, хватаюсь за шею, жадно глотаю воздух.

– И не мешало бы укоротить твой дурацкий нрав. – Он тычет в мою сторону трубкой. – Не волнуйся, мой приятель тебе поможет, он в этом деле мастак.

Я злобно пялюсь на него снизу вверх, но он уже выходит в коридор и кивает своему спутнику. Громила переступает порог детской, равнодушно смотрит на меня, стаскивает пиджак.

– Вставай, сынок, – говорит он. – Чем раньше начнем, тем скорее закончим.

Теперь он кажется еще огромнее, чем в дверях. Грудь как щит, бицепсы вот-вот прорвут рукава. Он делает шаг вперед, и меня обуревает паника; пальцы лихорадочно ищут, чем бы его ударить, нащупывают тяжелую шахматную доску.

Не раздумывая, я швыряю ее в него.

Время останавливается. Шахматная доска повисает в воздухе, поворачивается в своем невероятном полете, за нее цепляется все мое будущее. Очевидно, на этот раз удача мне благоволит: доска с тошнотворным хрустом врезается ему в лицо. Он сдавленно вскрикивает, отшатывается к стене.