Семь смертных грехов

– Смотри, чтобы я тебе брюхо не проткнул насквозь, как галушку, – кричал в ответ пан Топор, нападая с удвоенной яростью.

– Не таких я отправлял на тот свет, – издевался в свою очередь пан Гемба, отбивая удар.

Пан Топор свободной рукой подкрутил ус, который он в горячке закусил, из-за чего это украшение мужчины несколько потеряло вид. Пан Гемба выпучил налившиеся кровью глаза и пищал тоненьким голоском:

– Ах ты, болван турецкий!

– Вот я тебя, вот я тебя!… – повторял пан Топор, не отличавшийся такой находчивостью, как его противник.

Лязг сабель заглушал скрежет зубов. Пан Гемба крутил клинком, стремясь обмануть пана Топора, и упорно наступал. Пан Топор наносил удары медленно и обдуманно.

– Лентяй вонючий!

– Вот я тебя, вот я тебя!…

Вдруг пан Гемба воинственно крикнул, сделал выпад и – раз! – нанес удар в плечо противнику. Пан Топор уронил саблю и схватился за рану. Кунтуш его покрылся кровью.

– Вот, получил, собачий сын, – торжествовал пан Гемба.

Пан Топор повторил еще раз свое «вот я тебя!», но зашатался, привалился к стене, побледнел. Пан Гемба приставил ему саблю к груди.

– Отлаивайся, ваша милость, а то конец тебе.

– О, святой Ян, – застонал пан Топор.

– Отлаивайся, а не то проколю насквозь! – грозил пан Гемба, задыхаясь от злости.

– Как же мне отлаиваться, если… если я даже забыл, из-за чего у нас спор вышел?

– Отлаивайся как положено, что я – ясновельможный пан Гемба – являюсь паном Гемба и насмехаться над своей фамилией никому не позволю.

Пан Топор приблизился к столу и, опустившись на колени, залез под него. Пан Гемба, подбоченясь, обвел гордым взглядом комнату.

Пан Топор громко из-под стола провозгласил:

– Я набрехал, как собака, и отлаиваюсь. Пан Гемба не имеет ничего общего ни с какой губой, и никто не имеет права делать по этому поводу никаких намеков.

Пан Топор пролаял три раза, как пес, выбрался из-под стола, затем поднял кубок с вином и чокнулся с паном Гембой.

– Губа это губа, а шляхтич это шляхтич. Одно к другому отношения не имеет.

– В таком случае дело улажено, – успокоился пан Гемба, и противники звучно расцеловались. – Пан Литера, скажи что-нибудь по этому поводу.

Секретарь торопливо вскочил, но никак не мог сохранить равновесия и шатался из стороны в сторону.

– Honesta mors turpi vita potior! – крикнул он на всю избу. – Почетная смерть лучше позорной жизни!

– Вот именно, – проворчал пан Гемба и приказал пану Литере сесть.

Тот не шевелясь опустился на скамью и сидел, неестественно выпрямившись, словно шест проглотил.

Брат Макарий смочил в вине кусок полотна, оторванный от рубахи пана Топора, и перевязал рану громкая стонавшему от боли шляхтичу.

Тем временем корчмарь принес объемистый жбан и поставил его перед гостями. У брата Макария загорелись глаза. Еще издали уловил он этот запах. Содержимое жбана было столь прекрасным, о таком напитке он не смел даже и думать, начиная сегодняшний день. Когда сидевшие за столом сделали первый глоток, у всех внезапно прояснились лица. А хозяин, подбоченясь, с гордым видом смотрел на гостей, багровея от радости.

– Значит, угодил я вам, ясновельможные паны, – повторял он, расплываясь в улыбке.

Шляхтичи и брат Макарий с шумом прихлёбывали, причмокивали, облизывались, в общем проделывали все то, что и полагается делать с таким прекрасным напитком; они не спеша потягивали его, прикрыв глаза, выпятив животы, чтобы помочь процессу поглощения.

– Nullum vinum nisi hungaricum, – изрек брат Макарий, подмигнув пану Литере, который сидел печальный и пристыженный, так как его обошли вином. – Да, нет вина лучше венгерского.

– Верно! – выкрикнули в один голос оба шляхтича.

Тут квестарь, распустив немного веревку, которой был подпоясан, громко запел:

Пока жив, я пью,
А умру – сгнию.
Душа смело к богу явится:
Не суди ты, скажет, пьяницу.

– Ух! Ах! – зычно подхватил пан Топор с паном Гембой, притопывая при этом во всю мочь.

Квестарь налил тщедушному секретарю вина из жбана так ловко, что никто не заметил, и вновь запел:

Сам господь развеселился,
Купил вина бочку;
Он святых всех угостил,
Прогулял всю ночку.

– Ух! Ах! – подхватили шляхтичи, а один из крестьян, сидевших в углу, несмело, но довольно громко стал подыгрывать на волынке.

Шляхтичи хлопали в ладоши в такт песне. Брат Макарий выбрался из-за стола, поднял рясу чуть не до колен и, залихватски топая, стал потешно кружиться и припевать:

Ой, пил я, пил,
Разных баб топил,
Триста штук побросал,
Глядь, бежит моя краса.

Волынка заиграла смелее, все начали подпевать и притопывать.

– Вот забавник, будь ты проклят, – разинул в изумлении рот пан Топор. Он от радости хлопал себя по коленям и блеял, как ощипанная коза. – Слово шляхтича, такого я еще не видывал.

– Пусть мне татарин лоб обреет, если этот поп не заслуживает кубка самой лучшей мальвазии.

– Хе-хе-хе! – тряс брюхом корчмарь.