Семь сокрытых душ

Когда-то это было их излюбленным занятием: садиться у причала парка Горького на корабль, предварительно купив мороженое, подниматься на самую верхнюю палубу и, проигнорировав скамейку, стоять у бортика и смотреть то на воду, то на проплывающие мимо суда, глядеть на Москву, которая со стороны реки казалась совсем другой. Поднявшись на корабль, словно сходишь с транспортерной ленты и, созерцая город уже с водной поверхности, в другом ракурсе, подмечаешь детали, которые никогда не видишь, ежедневно пробегая мимо них – там, на суше. Аде почему-то всегда казалось, что на теплоходе время идет в другом ритме: на берегу оно стремительно исчезает в пасти какого-то ненасытного монстра, а здесь растягивается мягко и сладко, как нагретая карамель. И смакуешь здесь время, наслаждаясь каждой секундой, тогда как на берегу его глотаешь, не разбирая вкуса, как гамбургер в «Макдоналдсе».

Что ж, если бы этот день был у них последний, она бы и прожила его как последний: отпустив желания на волю, разбив принципы, стерев все обещания, данные самой себе. Потому что, если не будет будущего, не будет боли, не будет сожалений, не будет стыда. А останется счастливое удовлетворение от того, что хоть один день прожил не в клетке искусственных правил, а в радостном полете вольной, беззаботной птицы, став наконец-то полностью самим собой, без боязни сделать неправильный шаг и вызвать осуждение.

Что, если завтрашнего дня и правда не будет?..

– Борис? – позвала Ада.

– Что? – встрепенулся он так быстро, будто надеялся и ждал, что она его окликнет.

Его губы были испачканы остатками растаявшего мороженого. Как и раньше во время этих речных прогулок. И, как и прежде, она сама потянулась к нему, чтобы сцеловать с его губ эти следы.

Боярышники, 1914 год

Как страшно… Ноги не идут, дрожат в коленях, подгибаются. За каждым деревом мне мерещатся чудища. Ах, зачем я согласилась на это? Умру, умру от страха! И как не вовремя вспоминаются сейчас все те жуткие рассказы о разверзшихся могилах, восставших мертвецах и упырях, которыми меня пугала Ульяша. А ну как зашевелится сейчас какой крест! Ой, что это? Сердце ушло в пятки. Из горла вырвался крик: костлявые руки, протянутые ко мне… Мертвяк! Ой, лишенько. Едва не лишилась чувств, да рассмотреть успела, что напугали меня корявые ветви.

Придумала мне дело Захариха: прийти одной в полночь на кладбище на убывающей луне, найти могилу с таким же именем, как у папеньки. И закопать в нее одну из кукол Мари, слепленную ею на свадьбу. Затем проделать то же со второй куклой, только похоронить в могиле с именем мачехи. Захариха сказала, что эти куклы, которые так забавляли моего папеньку, охраняют отношения между моим отцом и мачехой.

Брожу по кладбищу в одиночестве, пугаюсь каждого шороха. В такой непроницаемой тишине даже шелест потревоженного ветром листа раздается громом. А когда под ногами трещат сухие ветви, я так и обмираю от страха. Не уйти мне живой, не уйти!