Семь стихий

В прохладное утро, в один из последних дней плавания, нам вдруг воочию представилась эта упрощенная модель вселенной, а о первозданном движении живо напоминали пряди тумана над морем и звучащая ткань белопенных волн.

Часть вторая БЛИЗ БЕРЕГОВ ЗЕМЛИ

СЕВЕР

Фитотрон Янкова расширялся. Почти половина старой площади отводилась для флоры дальневосточной. Как ни странно, никто как будто не помышлял об этом раньше. Считалось: северному фитотрону нужны тропики и саванны со всеми их обитателями. Прежде всего. Затем культурные растения. И уж в третью очередь все остальное.

Но теперь положение менялось: от отдельных реликтовых видов приморской флоры нужно было шагнуть к целым сообществам растений. Это должна была быть управляемая модель целой зоны. Восстановление лесных массивов, возрождение долин — это не поиски вслепую, которые чаще оставляют печальные памятники — запустение, эрозию земель. На воле порой буйствуют сорные травы и кустарники, но пройдет время — сменятся поколения, и на том же самом, безнадежном, казалось бы, месте вырастет лес. Бывает и иначе: поверхностная забота приносит недолговечные успехи, потом — не без помощи человека — леса отступают, реки мелеют, звери и птицы ищут новые места или погибают. Так он мне объяснил…

Янков собирался приехать в наши края. Я торопил его. Нас разделяло три-четыре часа дороги, а он все откладывал поездку. Начинался сентябрь. Мне полагался отпуск. А я ждал его и сидел в городе, предвкушая, как мы облазим с ним побережье и горные перевалы. Где-нибудь в чаще набредем на белый орех и корень жизни, с шумом будем продираться через заросли заманихи и свободноягодника. Женьшень, лотос, бразения растут у нас на воле.

Кажется, и у нас есть фитотрон или даже два, но не такие, они непохожи на гигантскую лабораторию Янкова. Он мне говорил. У него все не только растет, но и образует целые ботанико-географические области под крышей. У нас по-другому. «Нет комплексного подхода, — так он выразился, кроме того, у вас увлекаются тропиками». Что ж, посмотрим, поможет ли его поездка восстановить исчезнувшие пижмовые степи у Ханки или заросли бразении Шребера в озере Заря. Когда-то не представляли, как трудно это сделать, и считали прихотью. Сейчас знают, чего это стоит, и думают на сей счет иначе.

* * *

До меня доходили слухи о необыкновенной женщине. В глухом месте, на быстрой полноводной реке в самый ледоход она спасла двух мальчишек, решивших перебраться на необитаемый остров. На пути к островку оба робинзона стали молча, мужественно тонуть. Не миновать бы беды, события развивались слишком стремительно. Вдруг по тонкому льду, перепрыгивая черные разводья, пробежала она, бросилась в холодную воду, скрылась подо льдом, вытащила обоих и неведомо как, на глазах у немногочисленной команды спасательного эля, вывела, вынесла их на берег.

…В городе, в синем просвете среди лип, вдруг появится на аллее женщина, похожая и непохожая на Аиру: легкие шаги, чуть слышный шорох невесомого, как туман, платья, облако волос, то светлых, то темных, то золотых, теплых. И пленительный взгляд прозрачных глаз. В поле, в лесу, на солнечном косогоре — ее плечи цвета светлой бронзы, букет жарков в загорелых руках, едва заметный след, убегающий за ней по спутанной траве, мимолетное сияние из-под полуопущенных ресниц.

Будто бы видели женщину далеко от берега рыбаки. Она плыла наперегонки с дельфинами. Над ними прыгали летучие рыбы, которые в последние годы действительно появлялись даже у Сахалина. С судна просигналили, думали, нужна помощь. Святая морская наивность.

Кто знает, так ли было на самом деле. Вздумай она продолжать в том же духе, о ней сложили бы легенды. Но случай особый: легендам о ней никак не превзойти правды.

* * *

…Вдруг выяснилось, что мне нужно ехать на Север. Недалеко от устья Алазеи старый охотник-якут Василий Олонгоев нашел ископаемого кита. Это, без преувеличения, настоящая сенсация.

Несколько тысячелетий назад стотонный исполин подошел к берегу и, как это бывает с китами, буквально сел на мель. Море отступило, и царь млекопитающих оказался погребенным под слоем суглинков. Прошли века, и море придвинулось, захватив у суши старые свои владения. Вода наступала. Бывали годы, когда двухметровая полоса берега оказывалась за чертой прибоя…

Василий Олонгоев оказался не очень разговорчивым, но веселым человеком. В теплой палатке первооткрывателей ископаемого дива нашлось место и для меня. Несколько дней я жил жизнью эскимосов, чукчей и бродячих охотников, какой она была, вероятно, несколько десятилетий назад.

На побережье стояла тишина. Только ночами завывал ветер, и утром ослепительно белый снег сверкал так ярко, что каждый раз приходилось привыкать заново к девственности и чистоте северного пейзажа. Льды, шурша, то отходили в море, то придвигались к берегу.

Однажды ночью меня разбудил Олонгоев:

— Проснись, Глеб, северное сияние проспишь!