Семь столпов мудрости

В моей работе снова наступила пауза, и меня стали одолевать новые мысли. Пока не подошли Фейсал, Джафар и Джойс с армией, не оставалось ничего другого, как размышлять, – впрочем, это и было нашим основным занятием. До сих пор из всей нашей войны была сколько-нибудь научно обоснована только одна операция – поход на Акабу. Такая игра вслепую, которой нам выпало на долю руководить, была для нас почти унизительной. Я дал себе зарок впредь, до того, как двинусь с места, точно знать, куда я иду и какими путями.

В Ведже хиджазская война была победоносной и после Акабы фактически закончилась. Армия Фейсала освободилась от прежних обязательств, и теперь, подчиняясь генералу Алленби, командующему объединенными силами, ей предстояло участвовать в освобождении Сирии.

Разница между Хиджазом и Сирией сводилась к разнице между пустыней и плодородной равниной с тучными полями. Проблемой, вставшей перед нами, было поведение – встать на точку зрения мирных обывателей. Нашим первым призывным пунктом, где мы набирали в армию крестьян, была деревня Вади-Муса. И если бы мы сами не превратились в крестьян, движение не сдвинулось бы с места.

Для арабского восстания было благом, что это произошло на такой ранней стадии его развития. Мы без всякой надежды распахивали обширные земли, чтобы пробудить и расширить национальное сознание людей там, где все определяло гибельное, убивавшее всякую надежду упование на Аллаха. Среди племен нашим символом веры, как и у росшей в пустыне чахлой травы, мог быть только вечно дающий надежду источник, после дневной жары пахнущий пылью. Все цели и идеи должны в конце концов получить материальное воплощение. Люди пустыни были слишком отстранены, чтобы выразить хоть одну из них, они были слишком далеки от любого усложнения, чтобы усваивать что-то извне. И если мы намеревались продлить свою жизнь, то должны были вжиться в реалии этой страны с ее деревнями, где поля не давали людям поднять глаза от земли, и начать нашу кампанию так же, как мы начинали в Вади-Аисе, – с изучения карты и восстановления в памяти природных особенностей сирийского театра военных действий.

У наших ног была его южная граница. К востоку простиралась пустыня кочевников. С запада Сирия омывалась Средиземным морем на участке от Газы до Александретты. На севере она заканчивалась у турецких поселений Анатолии. В этих границах страна была разделена на области естественными рубежами. Первый из них и самый большой расположился в долготном направлении. Это был причудливо изрезанный горный хребет, протянувшийся с севера на юг и отделявший береговую полосу от обширной внутренней равнины. Климатические различия этих двух зон были столь ярко выраженными, что, по сути, превращали их в две разные страны, а людей – в две расы. Прибрежные сирийцы строили дома, питались и работали иначе, чем жители внутренней области, и говорили на арабском языке, отличавшемся от языка их ближайших сородичей, в частности интонацией. О внутренней области они говорили неохотно, как о дикой глухомани, где вся жизнь людей проходит в страхе и крови.

Внутренняя равнина географически разделялась речными долинами – самыми лучшими пахотными угодьями в стране. Образ жизни здешнего населения соответствовал этим природным особенностям. Кочевники в приграничной области неспешно двигались на восток или на запад, в зависимости от времени года; поля уничтожали засуха и саранча, дома разоряли набеги бедуинов, а если не они, то кровная месть своих же соседей.

Так природа разделила Сирию. Человек внес в это свои сложности. Каждый из основных долготных поясов был искусственно разделен на общины, оказавшиеся в неравных условиях. Нам пришлось собирать их воедино для обороны против турок. Как возможности, так и трудности Фейсала в Сирии создавались именно этими политическими обстоятельствами, которые мы мысленно приводили в порядок, словно некую социальную карту.

На самом севере языковая граница проходила, что было вполне логично, по автомобильной дороге Александретта – Алеппо, до пересечения с железной дорогой, откуда поворачивала к долине Евфрата. Анклавы с туркоязычным населением попадались и к югу от этой линии, шедшей через туркменские деревни севернее и южнее Антиохии и рассеянные между ними армянские. В противоположность этому главным центром прибрежной популяции была община Ансария. Это были приверженцы культа плодородия, настоящие язычники, настроенные против чужаков, подозрительно относившиеся к исламу и отчасти тяготевшие к христианам, в равной мере подвергаясь гонениям. Эта секта, в целом самодостаточная, была клановой в мировоззренческом смысле слова и с точки зрения политической ориентации. Люди, ее составлявшие, никогда не предали бы друг друга, но вряд ли поколебались перед выдачей иноверца. Их деревни гнездились группами по склонам основных холмов, спускавшимся к Триполитанскому ущелью. Они говорили по-арабски, но жили здесь со времен проникновения в Сирию греческой грамоты. Они обычно стояли в стороне от политики и не беспокоили турецкое правительство в надежде на взаимность.