Семь столпов мудрости

Вечером, решив побродить по роще колючих деревьев, раскинувшейся за палатками, я заметил в просветах между толстыми ветвями яркий свет от сильных вспышек огня. Через пламя и дым доносился ритмичный звук барабанов, хлопанье в ладоши в такт этой музыке и мало похожий на пение дикий рев какого-то бедуинского хора. Я подкрался поближе и увидел громадный костер, окруженный сотнями атейбов; они сидели на земле вплотную друг к другу, неотрывно глядя на Шакира, который один танцевал перед костром под их пение. Он скинул бурнус, оставшись лишь в белом исподнем. Яркий свет от костра отражался в складках одежды и играл на бледном изуродованном лице. Подпевая хору, танцор откидывал голову, а в конце каждой фразы воздевал руки кверху, широкие рукава рубахи падали ему на плечи, и его обнаженные руки проделывали какие-то колдовские пассы. Собравшееся вокруг него племя отбивало такт ладонями и подхватывало куплеты по кивку Шакира. Рощу, среди деревьев которой я стоял, не попадая в круг света от костра, заполнили арабы других племен. Они перешептывались, глядя на атейбов.

Утром мы решились на новую вылазку к железной дороге, чтобы провести более полное испытание автоматической мины, которая в Аба-ан-Нааме сработала лишь вполсилы. Старый Дахиль-Алла сказал, что сам отправится со мной на это дело: его очень соблазняла перспектива разграбления поезда. С нами пошли человек сорок джухейнцев, которые казались мне более смелыми, чем благородные атейбы. Однако один из вождей атейбов, Султан эль-Абдул, добрый приятель Абдуллы и Шакира, не захотел оставаться в стороне от этого предприятия. Под этим невозмутимым, но безрассудным малым, шейхом бедной части племени, в боях было убито больше лошадей, чем под любым другим атейбским воином. Ему было двадцать шесть, он был великолепный наездник, полон сарказма и любил всякие проделки, часто весьма шумные. Он был высокого роста, с большой массивной головой, изборожденным морщинами лбом и глубоко посаженными светлыми глазами. Пробивавшиеся усы и борода скрывали грозную челюсть и широкий прямой рот с блестящими белыми зубами, похожими на волчьи.

Мы взяли с собой пулемет с расчетом из тринадцати человек, чтобы свести наконец счеты с поездом, когда его захватим. Первые полчаса пути нас провожал Шакир с претенциозной куртуазностью гостя эмира. На этот раз мы направились к Вади-Аису, почти в точку соединения долины с Хамдхом, и обнаружили буйную зелень и прекрасное пастбище, поскольку минувшей зимой здесь дважды прошел паводок. Мы с трудом пробрались через ров на ровное место и там уснули в песке, несколько огорченные дождем, скудно пролившимся около полуночи. Но утро снова было ярким и жарким, и мы вышли на огромную равнину, где все три огромные долины – Тубджа, Аис и Джизиль, – ливаясь в одну, превращались в Хамдх. Русло главного потока заросло деревьями под названием асля, совсем как в Абу-Зерейбате, и здесь лежал такой же чешуйчатый слой пузырчатого песка. Но ширина этих зарослей была не больше двух сотен ярдов, а за ними еще на многие мили простиралась равнина с разветвленной путаной сетью неглубоких русел. В полдень мы остановились по пояс в сочной траве и цветах среди поросли деревьев, похожей на дикий сад. Наши счастливые верблюды целый час объедались этим вкусным кормом, а затем в удивлении расположились под деревьями с полными желудками.

День становился все жарче. Было ощущение, что обжигающее солнце подступает к нам ближе и ближе. И неоткуда было ждать притока свежего воздуха. Почва из чистого песка была так раскалена, что мои босые ноги не выдерживали прикосновения к ней, и пришлось ходить в сандалиях, а грубым пяткам джухейнцев был нипочем даже несильный огонь. По мере приближения сумерек свет слабел, но жара, переходившая в томительный зной, к моему удивлению, становилась все сильнее. Я то и дело оглядывался: мне все время казалось, что за спиной выросла какая-то преграда, перекрывающая доступ свежего воздуха.