Семь столпов мудрости

Врачи доложили нам о пятидесяти шести мертвых, двухстах умиравших и о семи сотнях неопасно больных. Мы сформировали команду носильщиков для переноски трупов: одни поднимать было легко, а другие приходилось отдирать по кускам лопатами. У носильщиков явно не хватало сил для этой работы: действительно, уже перед ее завершением нам пришлось добавить тела двоих из них к мертвецам, уже лежавшим в яме.

В выкопанной траншее места на всех не хватало, но масса тел была такой жидкой, что каждое следующее после утрамбовки опускалось чуть ниже краев ямы под воздействием собственной тяжести. Когда наступила полночь, работа еще не была закончена, но я позволил себе отправиться спать, так как был совершенно измотан после трех бессонных ночей с момента возвращения из Дераа четыре дня назад. Киркбрайд (малый в годах, работавший в эти дни за двоих) остался, чтобы завершить похороны и накрыть могилу слоями извести и земли.

В отеле меня ждала куча неотложных дел: рассмотрение нескольких смертных приговоров, решение вопроса о падеже животных из-за отсутствия ячменя, если завтра же не пойдут поезда; просился на прием новый судейский чиновник. К тому же на столе у меня лежала жалоба Чевела на то, что некоторые арабские части не приветствуют австралийских офицеров!

Глава 122

Утром, когда все волнения улеглись, наш корабль плыл под чистым небом. Прибыли бронеавтомобили, и меня сердечно радовала возможность видеть степенные лица наших солдат. Приехал Пизани и рассмешил меня, настолько этот хороший солдат был сбит с толку политической неразберихой. Он ухватился за свой воинский долг как за руль, который должен был помочь ему избрать правильный путь. Дамаск жил нормальной жизнью, открылись магазины, торговали уличные торговцы, восстанавливался электрический трамвай, в город исправно поступали зерно, овощи и фрукты.

Улицы поливали водой, чтобы осадить ужасающую пыль, скопившуюся за три военных года эксплуатации грузовиков. Толпы горожан были несуетливы и счастливы, по городу прогуливалось много британских солдат без оружия. Была восстановлена телеграфная связь с Палестиной, с Бейрутом, который арабы заняли этой ночью. Давно, еще в Ведже, я предупреждал их, что после взятия Дамаска они будут должны оставить Ливан в качестве подачки Франции, а вместо него захватить Триполи, поскольку как порт он был более ценен, чем Бейрут, и поскольку Англия должна будет играть роль честного посредника на его стороне в процессе мирного урегулирования. Поэтому меня огорчила их ошибка, и все же я был рад тому, что они почувствовали себя настолько выросшими, что смогли отклонить мой совет.

Даже в госпитале дела пошли лучше. Я настаивал на том, чтобы Чевел взял его под свою ответственность, но он на это не пошел. Одно время мне казалось, что он собирался заставить нас выполнять непосильную работу, чтобы оправдать предложенное им выведение нашего правительства из города. Однако потом я понял, что недоразумения между нами были результатом взвинченности нервов, доводившей меня в те дни до раздражения. Разумеется, Чевел выиграл последний раунд и заставил меня почувствовать, что я остался в дураках, потому что, услышав, что я уезжаю, он приехал вместе с Годвином и открыто поблагодарил меня за помощь в разрешении его трудностей. И все же положение в госпитале улучшалось само собой. Пятьдесят военнопленных очистили внутренний двор и сожгли завшивленное обмундирование. Вторая бригада выкопала в саду еще одну большую могильную яму, а когда возникла необходимость, проявив большое усердие, заполнила и ее. Другие отправились по палатам, вымыли каждого больного, одели всех в чистые рубахи и перевернули матрацы более чистой стороной вверх. Мы разыскали продовольствие, пригодное для всех, кроме некоторых особых случаев, и в каждой палате появился говоривший по-турецки санитар, находившийся всегда в пределах слышимости вызова пациента. Одну палату мы освободили, тщательно вычистили и дезинфицировали, намереваясь перевести в нее более легких больных, после чего их палату также тщательно обработать.

За три дня было сделано очень много. У меня имелись все основания гордиться и другими достижениями, когда ко мне подошел какой-то майор медицинской службы и кратко спросил меня, говорю ли я по-английски. Насупив брови от отвращения, которое у него вызывали мой подол и сандалии, он спросил: «Вы дневальный?» Глупо улыбнувшись, я скромно ответил, что в некотором роде да, и тогда он разразился тирадой: «Скандал, позор, это возмутительно, за такое расстреливать мало…» В ответ на эту стремительную атаку я что-то пропищал, как цыпленок, давясь от дикого смеха. Мне показалось страшно забавным быть так обруганным как раз тогда, когда я больше всего гордился тем, что наладил почти безнадежное дело.