На следующее утро я поднялся рано и был среди войск Фейсала в стороне Хейфа, пытаясь лично прощупать пульс их убеждений сейчас же, с помощью тех же уловок, которые разыгрывались перед их вождями прошлым вечером. Я прежде всего стремился к скорости, так как необходимо было собрать за десять дней впечатления, которые, при моем обыкновении действовать подобно крабу, который проскальзывает мимо боком, были бы плодом недель наблюдения. Обычно я двигался целый день, немедленно воспринимая звуки, но слепой к деталям, только в целом замечая, что рядом нечто красное, или нечто серое, или явные вещи вокруг меня. Сегодня моим глазам приходилось подключаться прямо к моему мозгу, чтобы я мог замечать один или два предмета более ясно по контрасту с прежней туманностью. Такие вещи почти всегда были в контурах: скалы и деревья, или тела людей на отдыхе или в движении; но не мелочи вроде растений или качества вроде красок.
Однако здесь была сильная необходимость в живом докладчике. В этой серой войне малейшее отступление от распорядка было для всех радостью, и сильнейшим ходом Мак-Магона было пробудить подавленное воображение Генерального штаба. Я верил в арабское движение и был уверен, даже до своего приезда, что эта идея разорвет Турцию на куски; но другим в Египте недоставало веры, и они не научились ничему вразумительному от арабов на поле боя. Упомянув о духе этих романтиков гор при Святых городах, я мог бы завоевать симпатии в Каире для дальнейших мер, необходимых, чтобы им помочь.
Люди принимали меня весело. Под каждой крупной скалой или кустом они разваливались, как ленивые скорпионы, отдыхая от жары и освежая свои загорелые руки и ноги в утренней прохладой тени от камней. Из-за моего хаки они принимали меня за обученного турками офицера, перебежавшего к ним, и не скупились на шутливые, но мрачные предположения о том, как собираются со мной поступить. Большинство из них были молоды, хотя термин «боец» в Хиджазе означал любого от двенадцати до шестидесяти лет в достаточно здравом уме, чтобы стрелять. Они выглядели буйной толпой, темнокожие, почти негроиды. Физически они были худыми, но тонко сработанными, их ловкие, скользящие движения были просто радостью для глаза. Невозможно было представить более сильных или стойких людей, чем они. Они скакали на бесконечные расстояния день за днем, без труда носились часами через пески и скалы босыми по жаре, карабкались по своим горам, как козы. Их одеждой были главным образом вшивые рубахи, иногда с короткими хлопчатобумажными подштанниками, и головные платки, обычно из красной ткани, выступавшие в роли носового платка, или мешка, или полотенца — как придется. Они были увешаны патронташами и палили в воздух, когда только могли.
Они были в диком возбуждении, крича, что война может продлиться хоть десять лет. Это было самое сытое время, какое когда-либо знали эти горы. Шериф кормил не только бойцов, но и их семьи, и платил два фунта в месяц за человека, четыре — за верблюда. Ничем иным нельзя было достичь таких чудес, как сохранение кочевой армии на поле боя целых пять месяцев. В нашем обычае было фыркать по поводу корыстолюбия восточных солдат; но хиджазская кампания хорошо показывала, что этот аргумент ограничен. Турки предлагали крупные взятки и получали взамен мало службы — вообще никакой активной службы. Арабы брали свои деньги и благодарно уверяли, что отплатят; однако эти самые племена были в то же время связаны с Фейсалом, который за свои-то деньги службу получал. Турки обычно перерезали горло своим пленникам ножом, как будто резали овец. Фейсал предлагал в награду по фунту за голову пленника, и многих приводили к нему невредимыми. Он также платил за захваченных мулов или винтовки.
Фактический контингент постоянно был в движении, послушный власти плоти. Вся семья могла владеть одной винтовкой, и сыновья служили по очереди, несколько дней каждый. Женатые выбирали между лагерем и женой, и иногда целый клан мог заскучать и взять отпуск. Вследствие этого оплачиваемых людей было больше, чем мобилизованных, и политика часто вынуждала давать великим шейхам под видом платы вежливые денежные взятки за то, чтобы они считались дружественными. Восемь тысяч людей Фейсала состояли на одну десятую из верблюжьих войск, а остальные были с гор. Они служили только под началом шейхов своего племени и рядом с домом, сами снабжая себя пищей и транспортом. Номинально за каждым шейхом стояла сотня последователей. Шерифы выступали как групповые лидеры, благодаря своему привилегированному положению, которое поднимало их выше зависти, сковывающей племена.