Семь трудных лет

— Подумай, где в Европе ты найдешь такие машины, — говорил он взволнованно. — В Польше, старик, таких машин придется ждать еще лет сто, а может быть, и дольше…

Домик, в котором Дычковский снимал две комнаты в мансарде, был одним из сотен одинаковых деревянных домиков, стоящих длинными рядами но обеим сторонам часто пересекавшихся улочек. Они отличались друг от друга только цветом дверей и оконных рам, но эта игра цветов еще больше подчеркивала монотонность всего окружения: домик, заборчик, несколько квадратных метров газона, а на нем два деревца, кустик и снова домик…

Стены комнатушек были из какого-то пластика. Ванна тоже. Забравшись в нее, я испугался, что сейчас продавлю дно и свалюсь на первый этаж. Стены комнат легко пропускали каждый звук.

Приятельница Дычковского оказалась вдовой с тремя детьми. Ее муж погиб в автомобильной катастрофе. На получаемое за него пособие она содержала детей, а себе на жизнь зарабатывала тем, что служила в магазине продавщицей. У родителей ее покойного мужа и жил Копыто.

Дычковский работал официантом в довольно низкопробной пивнушке. Зарабатывал он около 300 долларов в месяц. Ему не удалось скрыть, что писал он мне неправду, но он сразу же начал оправдываться:

— Америка — богатая страна, очень богатая. Пока еще счастье мне не улыбнулось, но когда-нибудь придет и мой день. Вот увидишь…

Я не увидел этого ни тогда, ни позже, в 1970 году, когда я во второй раз полетел в США, чтобы продлить «reentry permit». Дычковский по-прежнему был официантом, только в еще более жалком заведении, и о «своем дне» говорил уже с меньшей уверенностью. В свой второй приезд я мог уделить ему меньше времени, так как решил посетить своего двоюродного брата, проживающего в Канаде. Мать написала мне в свое время: «Не вернувшись в Польшу, ты сделал большую глупость и причинил нам сильную боль. Но я прошу тебя: не оставайся в ФРГ. Ты выбрал скитальчество. Я уже написала в Канаду, чтобы тобой там занялись…» У тех, кто хотел меня приютить, дела шли не лучшим образом. Мой двоюродный брат был высококвалифицированным рабочим, но получил серьезную производственную травму, в результате которой не мог свободно двигаться, и хотя его оставили на той же должности, но квалификационный разряд понизили. Он все равно был благодарен своим канадским хозяевам:

— В Штатах со мной не цацкались бы. Там я уже давно оказался бы на улице.

О его жене в Польше знакомые наверняка говорили: «Вот уж кому повезло…» Она поехала ненадолго в Канаду навестить своих родных, познакомилась там с моим двоюродным братом и вышла за него замуж. Подруги завидуют ей, но вряд ли они станут по-прежнему восхищаться, если увидят, как она теперь возвращается после рабочего дня, проведенного у конвейера на заводе, и тщательно подсчитывает скромную зарплату, заботясь о том, чтобы ее хватило на очередные взносы за купленные в кредит домик, автомобиль, стиральную машину, на плату страховой фирме, а также на еду и покупку чего-нибудь из одежды. Мне было жаль эту энергичную, еще молодую, но уже увядающую женщину. Я с сочувствием смотрел на седину двоюродного брата, который был ненамного старше меня. Я слушал, как он рассказывал, что после травмы потерял уверенность в себе. Как хороший, квалифицированный специалист, он мог бы не опасаться ухудшения конъюнктуры и уменьшения заказов (явлений, характерных для капиталистического рынка), но теперь его положение было другим. Увольнения и сокращения начинаются с рабочих низших разрядов, к одному из которых после производственной травмы относился и он.

По случаю моего приезда двоюродный брат взял на несколько дней отпуск. Он хотел немного показать мни Канаду. Дычковский, когда я был у него в первый раз, возил меня на Ниагару. Тогда я проехал несколько тысяч километров по автострадам Канады и Соединенных Штатов. От Канады в моей памяти осталась суровая красота прерий, лесов и озер, от Соединенных Штатов — толчея на шоссе, которой восхищался не только Копыто. Когда мы застревали в гигантских пробках, мне приходила на память статья, написанная для «Свободной Европы» Леопольдом Тырмандом.