Семь цветов радуги

Вадим полез было в карман, но вспомнил, что он пропустил несколько углекислых ванн, которые ему настоятельно предписаны врачом.

— Она у меня в тумбочке, — шипел простуженный Вадим, пытаясь вывернуться.

— Сейчас принесу, — Макаркина накинула белый халат и направилась к двери.

— Тетя Маша! — взмолился техник. — Ну, честное слово, это в последний раз. Бабкину так все разрешаете…

— Не я, а врач разрешает. Чего здоровому человеку сделается?

Макаркина была непреклонна. Только после процедуры и обеда она отпустила москвича. Как же иначе? Главный врач взяла под особое наблюдение этого тощего парня, говорит, что если бы не он, то всю медицину бы позабыла. А тут как никак практика!

Тетя Маша уверена, что уедет этот москвич из санатория таким же полным и краснощеким, как и все ее питомцы. Не вдаваясь в тонкости медицины, Макаркина судила о здоровье своих подопечных по округлости щек.

* * *

Друзья шли по дорожке вдоль канала. Высокий кустарник тянулся по берегу. В воде плескались ребятишки. С веселым смехом они подбирались к кустам, поднимали ветки смородины и, откинув головы назад, ловили ртом сочные красные ягоды.

Кое-кто из них, по-видимому, предпочитал зимостойкие абрикосы. Совсем еще маленькие деревца стараниями Ольги и ее помощников в этом году дали бархатистые янтарные плоды. Ребятишки по достоинству оценили абрикосы. Они удивительно сладки, вероятно, потому, что их высаживали сами ребята, когда были еще первоклассниками.

Как истый лакомка, Вадим присоединился к ребятишкам и вместе с ними выискивал самые спелые абрикосы.

Все это время со дня приезда в Девичью поляну у Бабкина упорно сохранялось отвратительно кислое настроение. «Даже физиономию набок перекосило, будто от постоянной оскомины, — думал Вадим. — Опять, наверное, сердечные тайны».

— Не улыбайтесь! Отчего вы улыбаетесь? — вдруг неожиданно услышал он незнакомый грубый голос.

Бас оказался столь низкого тона, что опытным слухом техника его можно было оценить периодов… на двадцать.

Вадим раздвинул ветки абрикосового деревца и поманил к себе Бабкина.

На желтом поле кок-сагыза шла киносъемка. Голый по пояс человек в закатанных до колена брюках тряс своей огромной рыжей бородой и кричал Стеше:

— Не пойму, чему вы радуетесь? Вы бригадир, сейчас даете указания! Будьте же, наконец, серьезны!

Стеша досадливо дернула блестящий красный поясок на белом сарафане и обидчиво возразила:

— Я всегда такая. — Она заморгала золотыми ресничками и по привычке затараторила: — Не хочу зря говорить, но сдается мне, что вы неправильно понимаете наш колхозный труд… Сейчас мы новую машину испытываем. Для нас это радость или нет? Как вы считаете? Вои посмотрите на Девчат. Ведь они прямо светятся изнутри.

Девушки, оставив работу, глядели на чудного рыжебородого режиссера, который невесть что от них требует.

Снимался полнометражный цветной фильм о кок-сагызе. Должна быть показана новая техника. Работницы ходили с аппаратами системы Филина и, поднося тросточку к одуванчику, втягивали сжатым воздухом летучие семена. Однако на переднем плане стояла другая машина, в которой частично был использован принцип молодого изобретателя. Работу этой машины для сбора семян кок-сагыза и нужно было снять, как того требовал сценарий.

Антошечкина наконец-то снималась в кино! Исполнилась ее давнишняя детская мечта. В картине она играет самую главную роль. Конечно, кто же еще, кроме нее, сможет сыграть роль знатного полевода и настоящего энтузиаста кок-сагыза Степаниды Семеновны Антошечкиной!

Стеша играет свою роль, и словно рождена она только для нее.

Не многим актрисам так повезло в жизни. Сценарий был написан живо и умело. Стеша, знатный полевод, показана не только на поле. Ее снимали в самодеятельном спектакле, там она была донной Анной. Антошечкина выступала в области на всесоюзном совещании таких же энтузиастов, как и она. Девушка на трибуне с се страстной речью и метким юмором надолго запомнится зрителям. Она спорила с весьма осторожным специалистом, который не верил ни в аппараты Филина, ни в возможность создания полноценной машины для сбора семян.

Сегодня Стеша тоже спорит. Она никак не может согласиться с рыжебородым.

Труд в самой своей основе должен быть радостным. Особенно сейчас. И если о своих делах она могла говорить с большой трибуны, не скрывая радостной улыбки, то — уж извините! — на поле у себя она останется такой, как есть.

— Антошечкина! — снова слышится рассерженный голос режиссера. — Можете улыбаться, но зачем вы ходите на носках, как балерина! Отставить! — кричит он.

Замолкает стрекотание аппарата. Оператор в черных очках устало вытирает лоб. Опять придется этот кусок переснимать.

Стеша виновато улыбается и молча возвращается на прежнее место. Проклятая привычка! Почему даже в поле, не на сцене, она старается казаться выше? Ведь она играет себя, Антошечкину, а не донну Анну. Оказывается, до чего же трудна роль, когда изображаешь саму себя. Наверное, будут смотреть эту картину сотни тысяч человек. Ну как же не захочется показаться красивее!

— Приготовились! Начали!