Семь цветов страсти

Меня хватило бешенство. Вдруг стало ясно, что подглядывать гадко, и что есть более интимные, более личные вещи, чем половой акт под южным солнцем. А от того, что какие-то сволочи, считающие себя рафинированными эстетами, балдели от моих сумасшедших глаз, глядевших на Майкла с собачьей преданностью, стало совсем плохо. Я выключила экран и закрыла глаза, изо всех сил стараясь сдержаться.

— Сол, скажи, как друг, сколько я должна заплатить, чтобы выкупить у «фирмы» эту пленку?

Он опустил голову и не глядя на меня, вздохнул:

— Не отдадут.

— Ты же не пробовал.

— Я это понял после того, как позавчера побывал в гостинице в номере Алана Герта.

Перемотал запись, Сол остановился на том эпизоде, где мы клубком катались под ногами обескураженного официанта. А в углу кадра, прямо на моей задранной ноги в темном чулке мигали желтые цифры — дата съемки.

— Видела? Попросили везде метить время.

— Зачем им Алан Герт и его похождения? — Пролепетала я, начиная соображать, что здорово влипла.

— А просто для того, чтобы в случае, если Дикси начнет артачиться, показать эти картинки господину Артемьеву… Там, на фирме, сидят тонкачи, Дикси. Не надо меня убеждать, что тебе будет совершенно безразлично, если Майкл увидит это кино… Ведь ты ублажала Герта после того, как в ночном Венском лесу разглядывала светлячка в ладони Микки… У русских, знаешь, особое понимание прекрасного… А что такое шантаж, знает даже ребенок. — Сол налил себе стакан виски и разом выпил, обтерев тыльной стороной ладони горестные еврейские губы.

Когда он ушел, я открыла начало своего дневника. «Записки мадемуазель Д. Д.»! — какая гаденькая радость дорвавшейся к наслаждениям эротоманки запечатлелась в этих писаниях! Ни капли осмотрительности, ни грана уважения к себе! Удачный контракт, деньги, яхта, «неутомимы фаллос» Чак… — все, что было надо той, вытащенной из бездны Дикси для «безумного счастья».

Кровью писать я не стала. Золотое вечное перо из массивного дедовского чернильного прибора, покоившегося на его письменном давно заждалось работы. Обмакнув его в элегантный тюбик краски для губ, я вывела на первой страничке новое заглавие:

«Записки Доверчивой Дряни». Вот так-то, «красивая, нежная, богатая…»

5

В Вене светило солнце. Дикси и Рут сидели у распахнутого балкона номера отеля «Соната». Вокруг, в пронизанных лучами послеполуденного солнца кронах каштанов шумно возились воробьи. Одетая к выходу, они ждала звонка Чака.

— А славно, что ты меня вытащила, — щурилась разомлевшая Рут. — Так потянуло на травку!

— Меня тоже тянет… только вот не пойму к чему… — Дикси старалась избавиться от мерзкого «послевкусия», оставленного встречей с Солом. Ее бесило не столько то, что господину Артемьеву станут известны детали ее интимного времяпрепровождения. Если уж на то пошло, было бы даже приятно отомстить родственничку за ночь на московской даче. Но шантажисты, уверенные, что бьют по больному месту, что по горло втянули безалаберную дуреху в свои скотские (в этом уже не было сомнения — скотские) махинации, вызывали у нее омерзение.

Больное место они вычислили точнее, чем сама Дикси. Подметили под защитной броней наигранного цинизма кусочек живого мяса — ее личного, спасенного во всех передрягах достояния, которым Дикси не собиралась делиться ни с кем. Прятала даже от Майкла… Тот взгляд на концерте у мраморного обелиска, обращенный к скрипачу с восторженной жаждой чуда, с готовностью следовать за ним без оглядки, тот беззащитно-нежный взгляд, пойманный на лету в мертвые тиски «стоп-кадра» — выдал Дикси. Дикси, которую не должен был знать никто.

Полулежа в кресле, она старалась избавиться от навязчивых мыслей, вспоминая запечатленные бесстрастной камерой эпизоды игры с Чаком. Но виделось лицо Майкла в подвижной тени кладбищенского клена: сосредоточенно-торжественное, прислушивающееся с полуопущенными веками к пению немой скрипки… Взлетев последний раз, смычок замирает. С кивком, рассчитанным на буйную шевелюру, Майкл опускает скрипку и поднимает взгляд. Он смотрит прямо перед собой, подарив воровскому объективу то, что предназначалось только одной Дикси: короткую вспышку преданности и восторга, — безоглядной преданности пса, нашедшего своего хозяина…

— Как я выгляжу? — Рут изящно поднесла к вишневым губам папироску в длинном мундштуке. Она любила менять имидж от небрежно-мальчишеского, до изысканно стильного. Сейчас она изображала персонажа из какой-нибудь экранизацией Скотта Фитцджеральда. Дикси встряхнулась, прогоняя наваждение.

— Неотразима. Развратная аристократка, а, может, и робкое дитя, едва покинувшее пансион для благородных девиц… В твоем обществе я выгляжу просто горничной, собравшейся на пикничок с офицером.