Семь тысяч с хвостиком

- И это ведомо нам! Увеличили количество десяток дозорных? – стал не на шутку злиться Иван Васильевич. – Что еще?

- Покуда все…

- Ладно! Ступай покамест!

Савелий почтительно поклонился и задом вышел из палат. Да! Что же за времена у нас в государстве! – подумал боярин Морозов. – Вот вроде все успокоилось, смута прошла, царь правит, жизнь успокоилась и вот! Опять народец шумит. Чем недоволен?! Что не хватает люду посадскому?! Отчего не жить благочинно и спокойно?! Махнул рукой Иван Васильевич в сердцах и направился в спальню к супруге. Переодеться к трапезе, да прижаться к ее груди, родной, с бьющимся любящим сердцем, сбросить с себя часть тревоги.

Ольга сидела за маленьким столиком и смотрелась в зеркальце, поправляя густые черные брови, до губы алые, прихорашиваясь перед трапезой со столичным гостем.

- Как ты милый? – оторвалась любящая супруга от зеркальца, почувствовав настроение мужа. – Отчего кручинишься?

- Да как не печалиться! Вести дурные кругом приходят. Народец мутить собрался. Вот и обыщик московский не зря приехал. Надеялся, что напрасно приедет, ан нет!

- Ну, ты же все сделал, милый! Бог даст, все обойдется, не усугубится положение! Образумятся смутьяны! – попыталась успокоить мужа Ольга. Хотя мало понимала в его делах, да и не особо откровенен с ней он был всегда, лишь порой, когда переполняло его волнение, когда не находил себе места от тревожных дум, мог он что-то ей рассказать о делах государственных.

Иван Васильевич прошел к красному углу с божницей, перекрестился на образа, после чего подошел к супруге и обнял ее. Та, как сидела, так прижалась к мужу, положив голову ему на живот. Так они миловались недолго, пока к ним не залетела дочка.

- Маменька! Маменька! Что мне одеть? – прокричало их младшее чадо, а, увидев обнимающихся отца с матерью, бросилась к ним и обняла их обоих.

- Солнышко! Одевайся в то, что мы купили, - мать высвободилась из объятий дочки и окинула ту своим пристальным взглядом.

- Но ведь не праздник какой-то! – попыталась возразить девушка, но в душе обрадовалась материнскому разрешению, облачиться в обновки.

- Ничего, одевай! – повторила разрешения Ольга, взглянув на мужа и уловив его согласие.

- Спасибо матушка! – девица, однако, поцеловала только отца в щеку и стремительно упорхнула из комнаты.

- А что мне надеть? – спросил, улыбаясь супруг.

- Тот лиловый московский кафтан. Не искушай судьбу, не одевай нынче иноземные наряды, итак мы притча во языцех.

- Добро, - согласился глава семейства и отправился переодеваться, оставив жену заканчивать ее бабьи дела.

ГЛАВА 4.

Акиня Петров сын Шеин сидел в Тихвинской станице в избе старого казака Матфея Иевлева. На дубовом столе перед ним стояла миска с сытом. Старик – хозяин, сидел напротив гостя и уже отодвинул свою пустую посуду, вычерпанную так чисто, что мыть ее было без нужды. Он пристально смотрел за тем, как медленно и с большими перерывами двигается деревянная ложка Акини Петровича. Долгое молчание, нависшее над мужчинами, прервала баба казака, женщина лет шестидесяти, сухонькая и беззубая. Она подкралась к своему супругу сзади и, наклонившись над столом, протянула руку за пустой миской.

- Ну, что, наился? – сварливо спросила она Матфея, метнув тем не менее равнодушный взгляд на темечко мужа.

- Да, убирай, - сурово отозвался старик и, когда та отошла от стола, обратился к гостю. – Стало быть, Акиня Петрович, говоришь, что воевода наш продался иноземцам?

- А ты сумлеваешься? – вопросом на вопрос ответил старику боярский сын, не привыкший к вольности казачьей.

- Кхкх, - кашлянул казак, собираясь с ответом. – Так мы не знакомы с Иваном Васильевичем, не встречаемся, откуда ж мне знать об нем! То, что он одет большей частью в иноземные платья ешо не говорит об евойной измене…

- А то что детей его обучали иноземцы и все они обласканы воеводой и одарены дорогими подарками, живут при нем, в избах подаренных, никуда не уезжают, меж тем связываются с соплеменниками. Разве это не вызывает сумнения?

- Не знамо… но зело меня грызет тревога. А коли не встанет народ и окажемся мы в изменщиках, а не воевода? Не придется ли принять наказание по государеву делу и слову? А там и на дыбе можно сгинуть… – почесал лысое темечко старик.

- Не каркай, старик! Бог даст правда окажется на нашей стороне! – попытался подбодрить собеседника змий-искуситель в лице Акини Петровича.

- Да, я и не каркаю. Кумекаю я. Коль ты говоришь, что воевода переметнулся к ворогам, то как понимать тебя?

- Об чем ты говоришь? – ложка Акини замерла возле рта, а потом опустилась в полупустую миску.

- Ну, пошто ты приехал с ляхами? В свите твоей черкасы, да малороссияны? Народ тревожите разговорами крамольными, подбиваете к сомнениям, смуту сеете, а что апосля? Народ устал от бунтов, хочет он жить спокойно, хватило ему горя и невзгод за прошлые лютые годы, никак не забудут люди ни Сигизмунда, ни Болотникова…