Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

В присутствии Эрики я не испытывал такого горестного чувства сиротства. И все-таки я ушел бы от нее, если бы не соблазнительная перспектива беззаботно побродить по миру. А неведомый мир изо всех сил манил меня. Я представлял себе путь через горы и долины, мне виделись незнакомые — реки, придорожные колодцы и часовенки, отдых в тени лип или пиний, новые люди, детишки, море… О, море!.. До чего же мне хотелось увидеть море! Этакое огромное, необозримое море с бурями, молниями, штормами, большими волнами с белыми барашками, ревущее море… А встречи с ветром… Летит ветер откуда-то с конца света и несет с собой запах вольных просторов, солнца, земли…

Ну, я и остался.

Спал я в полотняной палатке паноптикума, а не в цыганском фургоне хозяина, как мне обещала Эрика. По вечерам, после скудного ужина, я брал одеяло и подушку, набитую сечкой, спихивал Самсона и ложился на его место. Надо мной на корточках сидела Далила с ножницами и таращила на меня глаза Если ночь была лунная, рассеянный бледный свет просачивался сквозь полотняную крышу. Тогда мне казалось, будто восковые фигуры разморил глубокий сон и им грезятся сладкие видения.

За полотняной стеной палатки шумел чужой город, и в его шуме жил своей жизнью цыганский фургон Наврата. Иногда оттуда доносился крик Эрики, иногда проклятия, которые изрыгал хозяин, а иногда там бывало тихо В тишине этой созревало черное преступление. Так по крайней мере мне казалось.

Я уже знал, что хозяин бьет Эрику, принуждая ее к сожительству.

— Почему ты от него не убежишь? — спросил я однажды.

— Не могу…

— Почему не можешь?

— Он меня шантажирует.

— Что?

— Шантажирует! Грозит, что расскажет жандармам.

— Что расскажет?

— Что я воровка.

— А ты разве воровка?

— В другой раз тебе объясню!

Однажды дождливой ночью она рассказала мне все. Когда я проснулся на ложе Самсона, вместо Далилы с ножницами я увидел над собой Эрику.

— Ты чего? — удивился я.

— Хочу быть с тобой! — и она легла рядом.

— А хозяин?

— Валяется пьяный… Я хочу наконец быть с тобой… Это была удивительная, безумная ночь. Да, Эрика рассказала мне все. Наврат продает ее мужчинам на одну ночь. Придет человек в паноптикум, заглядится на голую морскую деву в стеклянном бассейне, поговорит с хозяином, очень легко получит его согласие, и Эрике приходится проводить ночь с каким-нибудь мерзавцем. Обычно ее приглашают пожилые люди. Под утро Эрика возвращается и хозяин отнимает у нее деньги. А если она мало принесет, избивает ее кнутом. Велит ей красть. И когда старый боров засыпает, она крадет деньги из бумажника. Крадет она не только деньги. Иногда часы с ночного столика, иногда кольцо — всегда найдется, что стащить…

С тех пор она часто приходила ко мне на мое самсоново ложе. Однажды она сказала:

— Заведи все фигуры! Хозяин дрыхнет пьяный. Не услышит.

Ну, я завел. Паноптикум ожил. Зрелище было чудовищное. В тусклом свете луны фигуры качались, двигались, махали руками, вертели головами, скрипели и вздыхали.

Эрика подошла к Юдифи и Олоферну. Олоферн вяло перебирал ногами и тяжело дышал, а Юдифь мотала своей головой и одновременно потрясала отсеченной головой Олоферна и кривым турецким кинжалом.

— Видишь? — прошептала Эрика. — Это я! Это не Юдифь, это я, Эрика. А Олоферн — мой хозяин. Юдифь отсекла голову Олоферну! Я отсеку голову этому бугаю!.. Кухонным ножом!.. Я уже его наточила… Когда хозяин уснет… Но пока еще рано! Придет время…

— Не болтай, Эрика!

— Увидишь! — воскликнула она и, крадучись, побежала к цыганскому фургону.

Мы путешествовали по дальним странам. Где мы только не были! Всюду! В Словакии и Венгрии, в Нижней Австрии, Штирии, Истрии, Словении… Переходили мы из деревни в деревню, из городка в городок. Больших городов мы избегали, а если не удавалось их обогнуть, «раскидывали шатер» в предместье. Потом снова пускались в путь. Я сидел на телеге и подгонял Фрица. Фриц был тощий и с трудом поспевал за цыганским фургоном хозяина. На мою телегу были погружены восковые покойники, шарманка и разрисованная полотняная палатка. Хозяин сидел у окошка фургона, держал вожжи, высовывал свою омерзительную голову и понукал Брауна. Эрика возилась на кухне, стряпала обед или ужин — как случится.

В конце концов мы добрались до Любляны и в предместье «раскинули шатер», как сказал бы поэт. Прошло уже четыре месяца с того времени, как я стал работать в паноптикуме. Мало-помалу надвигалась осень. Днем еще бывало тепло, даже жарко, однако по ночам меня пробирал холод. Спать под тонким одеялом на ложе Самсона было не очень-то приятно. Да и вши не давали мне покоя.

На третий день после того, как мы обосновались в предместье Любляны, произошло то, что предсказывала Эрика. Поздно вечером хозяин вернулся из города в стельку пьяный. Он шатался, что-то бормотал по-венгерски, то и дело падая с приставной лесенки, когда поднимался в цыганский фургон, потом все-таки вскарабкался и залез внутрь. Я все слышал, потому что не спал и ждал Эрику — она всегда приходила ко мне, едва только раздавался пьяный храп Наврата.

Ждал я недолго.