Семь Замков Морского Царя

— Спасибо. Конечно, мне не помешает еще малость подкрепиться. Видите ли, в такую адскую погоду я всегда превращаюсь в бедолагу, которого преследуют демоны.

Он уже улыбался, успокоившись, и, казалось, извинялся перед нами за свой страх.

— Это было оно, — сказал он. — Что это такое? Существует ли это «оно» на самом деле? Думаю, что да, но хотел бы я знать, что это такое? Полагаю, что это безумие, мания, вызванная одиночеством, набрасывающаяся на нашу голову и пытающаяся проникнуть в наш мозг.

— Это настоящая символика, или даже поэма, — с улыбкой кивнул Арн Бир.

— Надо стараться избегать подобных потрясений, — пробормотал Хольмер. — В таком краю, как этот, страх никогда не приводит ни к чему хорошему. От страха у самых крепких мужчин кости превращаются в тесто.

— И тогда наша хозяйка, эта добрая женщина, запихнула свою птичку в банку с зеленой краской, — продолжил свою историю Пиффшнюр. — И самым удивительным было то, что птица после этого заговорила! Только она принялась выкрикивать гнусные фразы вроде «Ты свинья!» или «Провались в ад!» и тому подобное. На следующий день попугай сдох, отравившись зеленой краской, которая, как оказалось, была плохого качества. Правда, фрау Хольц сказала, что такой конец ее вполне устраивает, иначе ей пришлось бы постоянно краснеть за столь плохо воспитанную птицу.

— Эй, что это такое? — вскрикнул незнакомец, вскочивший в ужасе.

Откуда-то издалека донеслось завывание, полное бешенства и угрозы.

— Буря описала петлю, и теперь возвращается, — простодушно сообщил Пиффшнюр, довольный, что ему удалось рассказать до конца свою дурацкую историю.

— Боже, оно возвращается! — заорал незнакомец. — И с ним возвращается мой ужас!

Крыша зловеще затрещала под свирепым напором ветра.

— Вы слышите шаги? — простонал несчастный.

— Да, слышу, — совсем тихо ответил Хольмер.

Внезапно произошло что-то непонятное, заставившее до предела напрячься наши нервы.

Послышался стук в дверь: пять негромких равномерных ударов.

Пять ударов, прозвучавших рядом с нами, пять ударов в дверь… В это невозможно было поверить…

Затем пять ударов раздались среди нас. Кажется, мы заорали от ужаса. Оставит ли нам небо последнее утешение — поверить в ошибку наших чувств? Пять ударов в… Нет, они были нанесены по черепу незнакомца! И череп отвратительно отзывался на удары невидимого палача; потом перед нашими ошеломленными взглядами на лысой голове появилось пять ран, пять отверстий в голове, из которых потекла кровь, черная в свете лампы.

— Мы все прокляты! — простонал Хольмер.

Незнакомец захрипел.

— Постойте, — судорожно забормотал Арн Бир, стиснув голову руками. — Ничего страшного не случилось! Я думаю, все происходящее можно объяснить… Тише, Пиффшнюр, перестань кричать… Я уверен, что все это нам мерещится… Происходит нечто естественное… Мы же знаем про такое явление, как стигматы… Мало ли что еще… Я толком ничего не понимаю…

Но Пиффшнюр продолжал вопить, вытаращив глаза, в которых не осталось ничего, кроме мелькавших жутких видений.

Снова раздались пять ударов, и мы увидели, как на голове нашего товарища появились пять страшных ран.

И тогда мы бросились бежать, подгоняемые мраком и порывами ветра с дождем, спасаясь от того, что хотело схватить нас и постучаться в наши головы, обжигаемые лихорадкой и кошмарами.

Конец улицы (Le bout de la rue)

Однажды вечером, любуясь электрической феерией Манхэттена, я впервые услышал эти слова:

— И, потом, у меня останется Джарвис и другой конец улицы.

— Другой конец улицы! — болезненным эхом отозвался второй голос.

Это были двое бедолаг, не сходивших на берег. Они смотрели на запретную для них землю ханаанскую, их последнюю надежду, с бесконечной печалью.

* * *

Проходя узким коридором вдоль судна, я услышал их снова; их разговор доносился из густой тени.

— Джарвис и другой конец улицы… Так надо. Мы уйдем из этого порта Индийского океана, оставив свои фунты стерлингов в забегаловках, где подают виски, и в курильнях, где…

* * *

В Марселе, на улицах, названных женскими именами, с многочисленными скверами, в которых девушки в слишком коротких платьях забирают у вас последнюю банкноту, эти парни появлялись из темноты, словно лейтмотив неизвестного мне отчаяния.

Однажды я задал кому-то из них вопрос, ответом на который был испуганный взгляд, — и больше я никогда ни о чем их не спрашивал.

Эти слова летают над морем, словно зловещие птицы. Их можно услышать в любом порту, на любом полубаке. Они должны означать нечто страшное, так как их всегда произносят шепотом и с опаской, и они так боятся случайного взгляда. Не закрывайте для этих слов, мои собратья по несчастью, свои сердца, как закрывают на винты иллюминаторы, когда в борт бьет тяжелая зеленая волна.

* * *

Отплыв из Парамарибо после долгих дней унылого каботажного плавания вдоль выгоревших берегов, отвратительных, словно истерзанная плоть, мы то и дело оставляли позади илистые эстуарии многочисленных бразильских рек, открывающих на море такие широкие пасти, словно они собираются проглотить его.