В больнице, где он работал, ни немецких женщин, ни их детей не лечили, только местных. Это как-то примиряло Петра с ситуацией, и он отдавался делу, своему делу и своим людям с дорогой душой и открытым сердцем. Это для него снова была война. Война, где он воевал за будущее своей страны, детей, даже в таких нечеловеческих условиях.
Однажды пришла дежурная из приемного отделения, испуганная, и сказала, что его срочно требует выйти какой-то немец. Петр не очень лестно относился к немцам вообще – еще с той войны, и к фашистам сегодня в частности, но вынужден был пойти за дежурной и узнать, в чем там дело. И почему он вдруг кому-то понадобился. У них свои врачи есть. Но – за ним стояла больница, где помогали
Петр попросил показать роженицу, срочно приготовился и попросил остаться только лечащего врача. Полковник возмущенно что-то сказал, но Петр с высоты своего роста так на него посмотрел, что тот вышел и что-то зло сказал переводчику. Тот перевел: полковник сказал, что если с его женой что-то будет не так, он сам Петра застрелит как виновного. Петр успел сказать переводчику: «А ты спроси полковника – если его завтра кто-то застрелит, он что – тоже доктора какого-нибудь обвинять станет?» – и принялся за дело.
К счастью, все обошлось благополучно, у полковника родилась дочь, и все нормально обошлось с его женой. Петра отвезли обратно в больницу, даже не сказав ни «спасибо», ни «до свидания». Зато на второй день пришел тот самый переводчик и передал Петру «презент» – двухсотграммовую пачку качественного маргарина. Петр отдал его на кухню, чтобы добавляли на несколько дней в детские подобия каши…
На этом, к счастью, его контакты с оккупационными властями закончились. Правда, его больницу редко посещали различные проверяющие, гражданские и военные, так как пациентами были только дети и роженицы-матери. Зато этим пользовались местные подпольщики – через медперсонал больницы они доставали и бинты, и лекарства какие-то, и получали определенные медицинские услуги. Петр знал об этом, но в самом процессе не участвовал – он не имел права потерять эту единственную в области больницу для наших детей, которая все-таки выжила и дождалась того времени, когда в октябре 1943 года немцы были изгнаны из города. И только тогда, когда город был освобожден, и вернулась советская власть, и началось возрождение всего и вся, – промышленности, быта, образования и здравоохранения, днепропетровцы – и те, кто признавал и любил советскую власть, и те, кто её не признал ещё и не любил раньше, – быстро поняли, что и как и, засучив рукава, приступили в восстановлению своего города. И – восстановили этот прекрасный промышленный и культурный центр на Днепре. Свою лепту во все это возрождение внес известный раньше кузнец, а теперь не менее известный акушер-гинеколог – Петр Лебедь.
Интересно отметить и такой факт: несмотря на почет и уважение отца, несмотря на увещевания мамы Фроси, никто из четырех их дочек не захотели стать медиками. Медиками вообще. Были и педагоги, и горные инженеры, и представители других профессий, но в медицинский вуз пошел один из шести детей – самый младший, их совместный сын – Николай… Он пошел учиться, когда его старшие братья-сестры уже закончили различные учебные заведения и уже по нескольку лет работали. Николай отлично учился и в школе, и в институте, родители на него не могли нарадоваться и ожидали продолжения семейной династии медиков.
Дождались, только другого: на последнем курсе Николая ждала… страшная война. Курс ускоренно был свернут, дипломы выданы, и молодой хирург Лебедь оказался на фронте. Два-три месяца хирургической практики – и в бесконечный бой за жизнь раненых и покалеченных людей в течение всей войны. В невероятно сложных условиях, без инструментов, необходимых в нужном объеме медикаментов, часто при свете керосиновых ламп, под обстрелами и бомбежками, делал операции Николай Лебедь. К концу войны он был начальником полевого госпиталя.