Семь звезд

Полковник Уинтроп был далеким в буквальном смысле, особенно в последние несколько лет жизни, поскольку после скандала, о котором впоследствии в деревне старались не вспоминать, ему пришлось покинуть родные места и обосноваться не то в Индии, не то на Ближнем Востоке. Если бы семейством Уинтропов занимался психоаналитик, он бы непременно сделал вывод, что подобные злоключения в жизни полковника стали благодатной почвой для хитрости и безжалостного манипулирования окружающими.

А Уинторп-младший, получив по наследству характер родителя, нашел этим качествам прекрасное применение в своих темных делах. Смуглое лицо Эдвина, оживленное задиристыми ямочками возле уголков рта и темно-красными морщинками вокруг глаз (следствие его веселой натуры), стало для Катрионы уже чем-то родным и воспринималось не только как часть личности Эдвина, но и как непременный атрибут его юмора, щедрости и безграничного доверия к девушке. Катриона лезла из кожи вон, чтобы ее жизнерадостность и искренность оказали благотворное влияние на неотесанного чурбана, каким иногда бывал Эдвин. Преподобный Кайе никогда не вмешивался в дела Катрионы, но в душе все же не одобрял ее бесконечной погони за призраками, привидениями и прочей нечестью и менял тему разговора всякий раз, когда кто-нибудь спрашивал о возможном замужестве его дочери. Но вместе с тем из него получился такой заботливый, любящий и преданный родитель, о каком Катриона могла только мечтать.

Искатели приключений издалека увидели блестящий на солнце шпиль колокольни и без труда добрались до деревни. На фоне большой, величественной церкви, сам вид которой располагал к думам о высоком, Ангельские Дюны казались неправдоподобно игрушечными. И если их жители могли похвастаться древним каменным кругом и старинной церковью, значит, это место в течение долгого времени непременно являлось центром активной деятельности сверхъестественных сил.

Что-то было не так. Катриона почувствовала это в ту же секунду, как они подъехали к дому священника. Она не претендовала на телепатические способности, просто за последние годы у нее выработалась потрясающая чувствительность. Девушке не составляло никакого труда отличить настоящее привидение от замотанного в белую простыню идиота независимо от того, был ли вокруг густой туман или сплошная темень. Она умела читать мельчайшие знаки, порой на подсознательном уровне.

— Осторожно, дорогуша, — обратилась девушка к Эдвину, когда они вышли из машины.

В ответ последовал недоумевающий взгляд Уинтропа. Катриона не могла толком объяснить, что именно ее встревожило, но Эдвин побывал с ней в стольких переделках, что теперь безоговорочно принимал ее малейшее сомнение за верный знак поджидающей опасности. Молодой человек опустил руку в карман пальто и крепко сжал револьвер, который всегда брал с собой, выполняя задания Клуба.

До слуха Катрионы донесся какой-то звук; как будто жужжало насекомое. Но через мгновение все стихло. Такого в ее практике еще не случалось.

Эдвин легонько постучал в дверь.

На пороге появилась пухленькая розовощекая женщина, экономка мистера Хаскинса. Увидев визитку Эдвина, миссис Калли сказала, что пастор ждет их, и отправилась сообщить ему о приезде гостей.

Узкий коридор, загроможденный одеждой и обувью, выглядел по-домашнему уютным. Старинная этажерка завалена плащами и шляпами; рядом на всеобщее обозрение выстроился целый ряд ботинок и сапог; в углу стояла батарея зонтов и тростей всевозможных моделей и расцветок. Медленно тикали огромные антикварные часы, а секундная стрелка и вовсе не двигалась.

Все казалось умиротворенным и безмятежным.

Через несколько минут вернулась миссис Калли: розовый цвет ее лица стал серым, в глазах горел ужас. Катриона напряглась, как струна, готовая в любую секунду лопнуть. Женщина не могла произнести ни слова и только кивала в сторону кабинета пастора.

Держа в руке револьвер, Эдвин распахнул дверь.

На ковре Катриона увидела мужчину с почерневшим лицом и выпученными глазами.

Эдвин шагнул через порог, и девушка последовала за ним. Они оба встали на колени и склонились над распростертым на полу человеком. Его голову покрывала копна рыжих с проседью волос; белый воротничок туго, как петля, перетягивал вздувшееся горло.

Бездыханное тело преподобного мистера Хаскинса — а это мог быть только он — было еще теплым: очевидно, он умер всего несколько минут назад. Ни пульс, ни сердцебиение уже не прослушивались. Лицо священника распухло и почернело. Предсмертная судорога сковала широко раскрытые глаза и рот. Даже язык окаменел и стал черным. Капельки крови застыли на круглых пухлых щеках.

— Змеиный укус? — спросила Катриона, поежившись.

— Возможно, Кэт, — ответил, поднимаясь с пола, Эдвин.