Семьдесят два градуса ниже нуля

Самому себе Дугин мог смело признаться в том, что высокие соображения, которые излагал Семенов, его не очень взволновали. Ну не удастся расконсервировать Восток – перезимуем на другой станции. А что касается летчиков, то не такие они дураки, чтобы лезть в пургу. Это все одни слова. По опыту своему Дугин знал – мало, чтобы человек просто красиво работал, нужно, чтобы он еще красиво говорил и сливался с коллективом. Раз нужно – пожалуйста, нам не жалко. Но для себя Дугин давным-давно установил, что главное – доброе расположение начальства. Будет он в глазах Семенова своим человеком – все в порядке, не будет – никакие слова не помогут. Поэтому и нужно держать себя так, чтобы Семенов любил и ценил. А любит или ценит Филатов – плевать. Да и кто такой Филатов для Семенова? Ноль без палочки, рядовой механик, взятый исключительно как докторский дружок. Есть на станции Филатов, нет Филатова – Семенову ни холодно ни жарко, все равно выпроводит обратно в Мирный, если станция заработает; всего лишь за два дня показал дружок свое неприглядное лицо. Ненадежный – худшего греха у человека для Семенова нет. Только такой человек и мог уронить аккумулятор, это Семенов решил справедливо. На самом деле случайно произошло так, что уронил аккумулятор он, Дугин, но по логике это должен был сделать Филатов, а раз так, пусть на нем аккумулятор и висит. Филатову теперь разницы нет, он для Семенова человек конченый, а ему, Дугину, далеко не безразлично, на ком из них висит, такую оплошность начальство никогда не прощает, через десять лет помнить будет…

Дугин перестал думать о Филатове и стал горячо мечтать о том, чтобы свершилось чудо и пришло второе дыхание, возродилась сила в руках. Не было в его жизни такого, чтобы его работу делали другие! Он за других – сколько хочешь, за него – никогда. Один пыжится своим образованием, другой песни мурлычет под гитару, третий острит направо и налево, а Дугин если чем и гордился, так это тем, что работал за двоих, а получал за одного. Справедливости ради, получал он много (Семенов выхлопотал инженерную должность), столько же, сколько Гаранин или Бармин, но и отдача его была двойная. Кто в ту зимовку на Востоке по своей охоте полы мыл в кают-компании и туалет прибирал? Кто первым вызывался самолеты разгружать, на камбузе дежурить и заболевших подменять? А кто на Льдине в пургу сутками авралил и без сна-отдыха взлетно-посадочную полосу расчищал, киркой ропаки долбал и взорванные торосы трактором оттаскивал? Женька Дугин!

Кто его не любил – молчали, сказать-то было нечего. Андрей Иваныч, например. С виду уважительный, а не любит. Ну не то что не любит, а слишком вежливый, на «вы», а Филатова знает без году неделя, но «тыкает». Или доктор: как затевал на Льдине «междусобойчик», ни разу не приглашал, тоже с Филатовым обнимался. Ваше дело, в друзья не набиваюсь; хорошего слова про Дугина не скажете, но и на худое совести не хватит: не заслужил.

Почувствовал омерзительный запах нашатыря и высунулся из мешка: Бармин склонился над Гараниным, совал ему под нос бутылочку.

– Жив, курилка? – подмигнул Бармин. – Поваляйся еще минуток десять, будешь свеженький, как огурчик с бабушкиной грядки!

Дугин благодарно улыбнулся и стал чутко прислушиваться к себе. Рези в животе приутихли, от горла уходила тошнота, и он замер, весь отдавшись той мечте: обрести второе дыхание. «Не торопись, дыши ровнее, ровнее… Кончатся боли, успокоятся потроха, задышит грудь – и ты станешь человеком», – уговаривал себя он.

Так полежал еще немного, решил, что уговорил, и стал вылезать из мешка – дрожащий от холода, слабый, как муха, упрямый. Никто ничего не сказал, и Дугин, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, стал ждать своей очереди.

Кто кого?

Масло уже разогрелось и не оказывало такого сопротивления, как раньше. Семенов лежал в спальном мешке и смотрел на Филатова, который с бешеной скоростью раскрутил рукоятку так, что не мог ее удержать. Коленчатый вал наверняка набрал необходимые 120–130 оборотов в минуту, и по всем правилам дизель должен был запуститься. Ну хотя бы чихнуть, намекнуть на то, что он оживает. Должен бы… Где-то в его стальном теле хранится секрет, какая-то деталь знает, что нужно сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь…

Семенов провел рукой по лицу. Кровь запеклась, стянула щетину, но вроде бы остановилась. Жалкая бренная плоть, усмехнулся он. Вылез из спального мешка, в глазах мелькали радужные пятна. Кивнул Гаранину и Дугину – полежите пока что; на неверных ногах подошел к дизелю, подождал, пока Филатов отпустил рукоятку. Она покрутилась по инерции и замерла.

– Что думаешь, Веня?

– Еще бы разок проверить.

– Давай, мы поможем.

Снова проверили топливную систему, распылители форсунок, прогрели масляный поддон паяльной лампой.

Еще раз десять раскручивали рукоятку, сначала по очереди, а потом Бармин и Филатов.