Семьдесят два градуса ниже нуля

Я тоже его не люблю – за сытую непогрешимость в суждениях, за хамство по отношению к подчиненным и, наоборот, за прикрытое широким гостеприимством раболепие перед начальством. Я тоже далеко не ангел и тоже, бывает, даю волю страстям, когда нужен здравый смысл, но, по крайней мере, выбираю друзей из тех, кому я нужен, а не из тех, кто нужен мне. Я знаю, что рано или поздно мы столкнемся – как два самосвала, учитывая наши весовые категории.

Кажется, я здорово его разозлил.

– Отвечай одним словом, – цедит Мурат. – Будут лавины?

– Вполне могут быть.

– Значит, вполне могут и не быть?

– Я не Господь Бог, я могу только предположить.

– Манэврируешь? – Мурат сужает глаза до щелочек. Подчиненные больше всего его боятся, когда он непроизвольно начинает говорить с акцентом. – Отвечай чэстно: будут лавины? Да или нэт? Ну? Ага, молчишь?! – Он снимает трубку, набирает номер. – Измаилов, ты? Где там Хуссейн Батталов? Пусть собирает своих людей, инструкторов и укатывает туристскую трассу. Что?! Кто тэбэ начальник, Хаджиев или Уваров? Выполнять!

Трубка с размаху летит на рычаги. Хорошая штука телефон, пар выпущен. Наполеон, у которого не было телефона, в таких случаях разбивал фарфоровый сервиз. Мурат открывает папку и углубляется в бумаги, которые, видимо, очень его интересуют. Он даже хмыкает и делает рукой какую-то пометку – явное доказательство, что он забыл о моем существовании. Переигрывает, и на глазок видно, что его грызет червь сомнения.

– Ну, чего сидишь? – не выдерживает он. – Если хочешь чего сказать – говори.

Теперь и мне хочется поиграть, ведь ему неизвестно, каким аргументом я запасся перед выходом из дома. Пусть это будет моя маленькая месть. Гвоздь весь извелся – так ему не терпится увидеть, как Мурат на нее отреагирует.

– У меня к тебе просьба.

– Какая? – с готовностью спрашивает Мурат. Он прекрасно знает, что я могу оспорить его решение официальной бумагой и тем самым возложить на него тяжелую ответственность, куда проще пустяковой подачкой превратить меня из врага в союзника.

– Позвони, пожалуйста, в Каракол, дежурному по райкому.

– Это зачем? – Мурат явно озадачен.

– Ну, чего тебе стоит, – дружелюбно продолжаю я, – про погоду спроси, самочувствие. Всегда важно знать, какое у начальства настроение. Я бы и сам позвонил, но мне счет пришлют, а ты можешь бесплатно.

Мурат пристально на меня смотрит, пытаясь угадать, где здесь подвох, но я невозмутим, и он набирает номер. «Але, привет, дорогой, Хаджиев приветствует!» С дежурным Мурат разговаривает совсем не так, как со мной; дежурный – это значительная фигура, имеет прямой доступ к первому секретарю. В изысканных словах Мурат выражает свою радость по поводу того, что дежурный жив и здоров, и интересуется, как прошла ночь и нет ли указаний. По мере того как абонент отвечает, лицо Мурата все больше вытягивается – это он слышит про лавину, которая в нескольких километрах от Каракола снесла ремонтную мастерскую и обрушилась на шоссе. Мурат просит передать руководству, что все меры приняты, личный привет уважаемому Сергею Ивановичу и прочее. Потом, не глядя на меня, звонит Измаилову, отменяет свое распоряжение и велит готовиться к объявлению лавинной опасности.

Текст у меня уже напечатан, я кладу его на стол.

«Всем, всем, всем! Из-за сильного снегопада в районе Кушкола создалась лавиноопасная ситуация. Во избежание несчастных случаев приказываю…»

Я посрамлен

– С утра штук пятнадцать звонков, – докладывает Надя. – Всем нужен твой скальп.

Мы с Гвоздем наездились и чертовски проголодались, мне плевать на телефонные звонки – ничего хорошего я от них не жду. Вы никогда не замечали, как противен бывает телефон, когда не ждешь от него ничего хорошего?

Надя с умилением смотрит, как мы, обжигаясь, проглатываем борщ и набрасываемся на макароны по-флотски. Гвоздь втягивает их с мелодичным свистом – фокус, приводящий зрителей в восторг. Шарль, тот самый француз, который снабжает Мариам туалетным мылом, утверждает, что в аристократических салонах Гвоздь имел бы бешеный успех.

Дзинь!

– Кто его спрашивает? – Надя смотрит на мое каменное лицо и врет в трубку: – Его нет дома, позвоните, пожалуйста… завтра.

Самое гнусное, что отключить телефон нельзя, мало ли что может произойти в моем хозяйстве.

– Я становлюсь из-за тебя отпетой лгуньей, – жалуется Надя. – Если б ты слышал, как я изворачивалась, когда позвонил лично товарищ Петухов!

– Что ему от меня нужно? – интересуюсь я. – Автограф?

– Он предупредил, что, если его не выпустят из Кушкола, ты будешь уволен без выходного пособия.

– Без выходного не уволят, – лихо свистнув, морально поддерживает меня Гвоздь. – Я как профорг не дам своей санкции.

– Кроме того, – Надя листает записную книжку, – тебя обещал стереть с лица земли Николай Викторович Брынза. «Так и передайте ему, Брынза!» Видимо, большой человек. Трое собираются устроить тебе темную, один грозит судом, а из-за женщины, которой ты разбиваешь личную жизнь, у меня сгорела гречневая каша.

– Мак обещал на ней жениться? – радостно спрашивает Гвоздь.