Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ)

КИСЛОВ. Слава по хамству соскучился.

СОЛДАТОВ. Заткнись, и без тебя тошно. Валяемся здесь, сами себя едим.

КИСЛОВ. А что ты предлагаешь?

СОЛДАТОВ. Медведя нужно было брать, вот что! А то крик подняли: «Не стреляй! Он в „Красной книге“!» Правильно мамаша сказала, человека пора в эту книгу заносить.

БЕЛУХИН. Согласен. Если снова в гости придет, попробуем.

СОЛДАТОВ. А если не придет? Ты в медведя только из засады стреляешь, из ружья с кривым дулом? Самим нужно пойти!

БЕЛУХИН. Ты, я вижу, малый не из трусливых. Такого медведь не напугает, особливо ежели он в зоопарке.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Видали мы таких храбрых. Про медвежью болезнь не слыхал, Аника-воин?

Я. Вы, Слава, плохо себе представляете, что значит идти на медведя с пистолетом. Скорее всего, если такая встреча состоится, что в пургу само по себе сомнительно, вы его раните, а раненый медведь страшен, поверьте. Даже если рана смертельна, он многое может натворить.

ЧИСТЯКОВ. Урванцев рассказывал, что его медведь с пулей в сердце пробежал несколько десятков метров.

СОЛДАТОВ. Тьфу! Черт с вами, сидите и ждите.

БЕЛУХИН. Ты нам одолжение не делай, ты у Шельмеца спроси, как издыхающий зверюга может хлопнуть по черепу.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Из-за тебя, старый. Не мог собаку попридержать, вот и света белого не видит. Сидел бы он здесь, зрячий да голодный, он бы и песца добыл, и на нерпу, что медведь не доел, навел бы, а все из-за тебя.

БЕЛУХИН. «Наши жены — кошки раздражены…» Ну, не скули. Шельма, слепой да живой.

СОЛДАТОВ. Он-то будет живой, это мы подохнем.

ГРИША. К счастью, у нас есть вода.

КИСЛОВ. Пей вода, ешь вода… Кулебякин небось консервы потребляет, поумнее нас с вами.

СЕДЫХ. Хорошо подумал, кому завидуешь? Ты тоже мог быть таким умным.

СОЛДАТОВ. Учителей вокруг… До утра прождал, не мог сразу сказать, шкет! Я бы с Димкой пошел.

ГРИША. Я дал ему слово!

СОЛДАТОВ. Можешь этим словом утереться! Тоже еще — тявкает…

НЕВСКАЯ. Гриша, не спорь, когда люди перестают сдерживаться, ты все равно будешь виноват.

СОЛДАТОВ. А ты мне рта не закрывай! «Сдерживаться…» Ты еще в угол меня поставь!

ЛИЗА. Уж очень ты орешь, как гвозди в голову забиваешь…

АНИСИМОВ. Если нужно будет — поставим. В Арктике, Солдатов, свои законы.

Я подумал, что разговор становится излишне резким и недружелюбным, в такой ситуации, как наша, мудрее всего бывает промолчать. Не раз мне приходилось наблюдать, как мирные и вполне хорошие люди от голода становятся обидчивыми и агрессивными, а Слава парень далеко не мирный. Морщась, он потуже затянул ремень, зло вскинул голову.

СОЛДАТОВ. Арктика… Чхать я хотел на твою Арктику! Можете подыхать, раз боитесь, давай пистоль, сам пойду!

АНИСИМОВ. Не трогай Арктику грязными лапами, Солдатов.

СОЛДАТОВ. Не грязнее, чем у тебя! Я на своем веку ни одной жизни не заел, а ты, чистюля, двенадцать человек угробил!

НЕВСКАЯ. Остановитесь, Слава!

СОЛДАТОВ. Лежи, где лежишь… поближе к начальству!

НЕВСКАЯ. Боже мой…

АНИСИМОВ. А ты, оказывается, еще и подлец, Солдатов.

СОЛДАТОВ. Я-а? Выйдем, поговорим!

КИСЛОВ (прыгая на пол). Ого! Пошли со мной!

ИГОРЬ. Можно и со мной!

ЛИЗА. Батюшки, взбесились…

СЕДЫХ. Выпей воды, Слава, и успокойся, для голодающего ты тратишь слишком много энергии.

БЕЛУХИН. Иди, Солдатов, погуляй, освежи башку.

СОЛДАТОВ. Пошел ты к…

БЕЛУХИН. Ай-ай, на кого топ делаешь? — Он рывком подтянул к себе Солдатова и прижал к широченной груди. — Не егози, паря, не таких, как ты, приводил в чувство.

СОЛДАТОВ. Пу-сти…

БЕЛУХИН. Вот это другое дело, ложись и сопи себе в две дырочки.

ЛИЗА. Как голова болит… Проветрить бы.

Игорь открыл дверь в тамбур, потом входную, в комнатку хлынул морозный воздух. Через минуту лязгнул засов, и Игорь вернулся с новостью — вроде бы стало чуточку стихать.

ЛИЗА. Не в службу, а в дружбу, дай воды, Игорек… Спасибо… Свежий ты, веселый, один за нас всех, правда? Ну, не смотри на меня грустно, знаю, что уродка.