Семьдесят два градуса ниже нуля. В ловушке. Трудно отпускает Антарктида

Когда Николаич уходил в экспедицию, Вера снабдила его брусникой — чтобы хорошенько провитаминизировался. Я хорошо помнил тот полуведерный глиняный жбан. Николаич не раз предлагал нам угощаться, но кого потянет на бруснику, если всю дорогу нас закармливали бананами, апельсинами и грейпфрутами? И Николаич, хотя брусника ему порядком надоела, прикончил ее в одиночестве, поскольку ягоды были собраны Верой в лесу и, следовательно, освящены прикосновением ее руки.

— Где жбан от брусники?

— Пошел на дно где-то на траверзе Мыса Доброй Надежды, — с интересом глядя на меня, ответил Николаич.

— Жбан… он не был глазированным? Или другое: в какой посуде раньше хранилась брусника? Не в оцинкованной ли случайно?

— Смотри ты! — удивился Николаич. — Доктор, а смышленый. Андрей, покажи ему Верину радиограмму.

Я прочитал: «Тетя Оля лежит со свинцовым отравлением после брусники тчк Сделали полное переливание крови…»

— Намек и подсказка докторам, — прокомментировал Гаранин.

Я не удержался, встал и торжественно изрек:

— Николаич, дорогой! Знаешь, что тебя спасло? То, что ты ни разу не обратился ко мне. Как говорится, при правильном лечении тебе ничего бы не помогло. Ибо я поступил бы как ученый и набитый медицинской премудростью осел: уложил бы тебя в медпункт для исследования!

— И что бы тогда произошло? — поинтересовался Николаич.

— Самое худшее, — откровенно ответил я. — Распознать и излечить свинцовое отравление можно только в условиях специализированной клиники. Точный диагноз мы бы все равно не поставили; пришлось бы заворачивать «Обь» к берегу и эвакуировать тебя домой. А ты же сам себя излечил тем, что работал — в буквальном смысле слова! — до сто седьмого пота. Вместе с потом из организма выходил свинец. Не я должен прощать тебя, Николаич, а ты меня, дурака. Еще раз большое тебе спасибо, что ты не обратился ко мне!

Такова в общих чертах история с Николаичем, который выжил только потому, что хотел умереть в Антарктиде. Выздоровел он не сразу, свинцовое отравление напоминало о себе еще несколько месяцев, но лишь напоминало, не более того.

Солнце ушло совсем, низкая облачность закрыла небо, и я сидел в полной темноте. На станции зачем-то включили прожектор, его узкий луч, как лунная дорожка, побежал по морю и воткнулся в айсберг, «айсберг разбитых надежд», как прозвал его Веня, когда вместо бутылки коньяку получил от меня заслуженный щелчок по лбу. Ветерок стих, холод до меня еще не добрался, и возвращаться в прокуренную кают-компанию не хотелось.

А воспоминания пробудили надежды, и я снова стал мечтать о чуде, которое свершится с Андреем Иванычем.

Я вспомнил одну из своих любимых кинокартин, «Праздник святого Иоргена», ту сцену, где пришедшие в экстаз богомольцы на тысячи голосов кричали, вопили, требовали: «Чуда! Чу-уда!» Тогда Кторов приказал Ильинскому, которого «бедная мама уронила с шестнадцатого этажа»: «Брось костыли и иди!» — и чудо свершилось. Там, в кинокартине, это было очень смешно…

Я встал и гулко прокричал:

— Э-эи! Чу-да! Чу-у-да!

— Да… а, — ответило эхо.

Откуда, черт возьми, оно здесь оказалось?

— До-ок! — донесся отчетливый голос. — Где ты?

Выдергивая из снега унты, подбежал Веня и ткнул меня кулаком в живот.

— Док, не спятил? Чего орешь, как психованный?

Веня часто дышал и широко, во весь рот улыбался.

— Что случилось?

— Сто граммов за новость не пожалеешь?

— Канистру! — с радостным предчувствием пообещал я. — Ну?

— Пятьдесят граммов, — канючил Веня, хорошо знавший, что у меня в неприкосновенном запасе чуть больше литра спирта. — А, дождешься от такого жмота, ладно, дарю бесплатно: только что эрдэ получили! Насчет «ЛИ-2», мол, согласны, понимаем ваше высокое благородство, но грузим на борт «Аннушки» и выходим обратно. «Аннушки» нас будут снимать, понял?

Белов

Ночью Ваня Крутилин спикировал с верхней койки — это он гнался за «фокке-вульфом» и сделал крутой вираж. Разбудил, дьявол, на самом интересном месте, когда я только-только уговорил одну симпатичную толстушку пойти по грибы. До утра, как ни старался, снились какие-то бочки с горючим да облезлый пингвин под ногами шастал, а толстушки и след простыл. Другой бы на моем месте врезал бы Ване за такое хулиганство, но жалко его стало: и «фоку» упустил, с которым у него давние военные счеты, и здоровый фонарь под глазом заработал.