Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых

Николай, выйдя из церкви, оставил Александру Федоровну в глубине дворца, а сам возглавил действия по подавлению мятежа, быстро и энергично мобилизовав почти все другие воинские части столичного гарнизона. Пока мятежники неподвижно стояли, выстроившись в каре, Николай сосредоточивал против них и конницу, и артиллерию, послав сначала на уговоры любимца солдат, соратника Суворова и Кутузова храбреца Милорадовича. Опасаясь, что он может увлечь солдат за собой, отставной поручик П. Г. Каховский, пришедший на площадь с Гвардейским экипажем, смертельно ранил Милорадовича и вслед за тем — командира гренадерского полка полковника Стюрлера. Когда Милорадовича отнесли в подъезд одного из домов, он спросил хирурга, вынувшего из его тела пулю: «Ну что? Пистолетная или ружейная?» И когда хирург ответил: «Пистолетная», Милорадович улыбнулся, довольный: «Я так и знал — солдат не стал бы стрелять в меня». Умирая, Милорадович велел всех своих крестьян отпустить на волю.

Не поддались мятежники и на уговоры митрополита Серафима. Тогда в три часа дня Николай бросил в атаку конную гвардию и кавалергардов, но из-за сильной гололедицы и встречного ружейного огня кавалеристы успеха не добились. Перелом в ход сражения принесла артиллерия — четыре орудия, открыв огонь картечью, пробили в каре бреши, расстроив ряды восставших, бросившихся бежать по невскому льду. По бежавшим открыли ружейный огонь и начали бить по льду ядрами. Сохранились свидетельства, что к одному из последних полков, все еще неподвижно стоявших на площади, выехал Николай и крикнул: «На колени!» Солдаты повиновались, и тогда царь дал им команду вернуться в казармы.

А в то время, когда Николай был на площади, обе императрицы ожидали его в Голубой гостиной Зимнего дворца. Александра Федоровна волновалась необычайно сильно, в то время как императрица-мать сохраняла полное спокойствие.

Все царские дети — а было их уже четверо — Александр и три его сестры: Мария, Ольга и Александра — жили в Аничковом дворце. Девочек решили оставить на месте, а за Александром поехали Кавелин и Мердер. Мальчика посадили для конспирации в обычную извозчичью карету и подвезли со стороны набережной к Зимнему дворцу, затем привели в Голубую гостиную. Увидев сына, мать обняла его, и мальчик почувствовал, как дрожат ее руки.

Через некоторое время стрельба прекратилась, и вдруг сидящие в гостиной услышали дробь барабанов. Все заулыбались, понимая, что идет император. Эту сцену семилетний цесаревич запомнил на всю жизнь.

Возвратившись во дворец, Николай увидел, что у императрицы из-за пережитых волнений начала трястись голова, и этот тик не проходил у нее до конца жизни.

Когда Николай и Александра Федоровна встретились впервые после мятежа, императрица упала на грудь мужу, и сам Николай почувствовал состояние, близкое к обмороку. Воскликнув: «Какое начало царствования!» — император пошатнулся и упал на руки одного из приближенных.

Вечером 14 декабря, когда в Зимний дворец начали привозить первых арестованных, Николай писал командующему 2-й армией графу Сакену: «Любезный граф! Что могу сказать вам? Я ваш законный государь, и Богу было угодно, чтобы я стал самым несчастливым из государей, потому что я вступил на престол ценою крова моих подданных! Великий Боже, какое положение!»

Те же самые чувства, почти в тех же словах, излил он и в письме к Константину Павловичу.

Правда, с течением времени Николай переосмыслил свое отношение к событиям 14 декабря 1825 года, по-иному оценив и собственные действия, но для этого потребовалось и много времени, и немало размышлений. О том, каким виделось ему все случившееся тогда в Петербурге, рассказал в своей книге «Россия в 1839 году» Астольф де Кюстин, передававший свою беседу с Николаем следующим образом:

«— Уже начало царствования обеспечило вам справедливые похвалы, а во время холеры (имеется в виду «Холерный бунт», произошедший в Петербурге в июне 1831 г. — В. Б.) вы поднялись еще на гораздо большую высоту. При этом втором восстании вы проявили ту же власть, но сдержанную благородной преданностью человечеству. Силы никогда не покидали вас в минуты опасности…

— Вы воскрешаете в моей памяти минуты, без сомнения лучшие в моей жизни, но казавшиеся мне тогда самыми ужасными.

— Я понимаю это, ваше величество. Чтобы покорить природу в себе и других, необходимо усилие…

— Страшное усилие, — прервал меня государь, — отчет в котором отдаешь себе лишь много позже.

— Да, но в это время чувствуешь себя вдохновленным.

— Я этого не чувствовал, я исполнял лишь свой долг. В подобных случаях никто не может знать заранее, что он скажет. Бросаешься навстречу опасности, не спрашивая себя, как из нее выйдешь».