Семейная хроника Уопшотов

Он не знал ее семьи, если не считать темно-коричневой карточки ее матери, которая сидела на резном стуле, держа в руках десяток роз, опущенных вниз цветами. Ее родственников — теток, дядей, братьев и сестер, — которые могут иногда объяснить нам превращения характера, он не знал, и, если сейчас ею владела тень какой-то тети, он этой тети никогда не видел. И теперь, когда он наблюдал, как она засовывает простыни в стиральную машину, в нем впервые промелькнуло сожаление, что она была сиротой. Ее рвение казалось покаянным, и пусть так оно и будет. Он полюбил Мелису не за ее способности к арифметике, не за ее чистоплотность, рассудительность или какие-либо другие выдающиеся достоинства. Это произошло потому, что он разглядел в ней какую-то необычайную внутреннюю привлекательность или изящество, которые были созвучны его потребностям.

— Тебе больше нечего делать, как стоять здесь? — раздраженно спросила она.

Он сказал: «Да, да» — и поднялся по лестнице.

Джустина встретила его в зале очень сердечно. Ее глаза были широко раскрыты, и она говорила взволнованным шепотом, когда спросила, в прачечной ли Мелиса.

— Возможно, мы должны были предупредить вас до женитьбы, — сказала она, — но, знаете, Мелиса всегда была очень, очень… — Слово, которое она хотела произнести, показалось ей слишком грубым, и она закончила иначе: Она никогда не была слишком сговорчивой. Идемте, — предложила она Мозесу. — Пойдемте выпьем. У д’Альбы, кажется, есть виски. Сегодня вечером нам нужно что-нибудь покрепче хереса.

Картина, нарисованная ею, была уютной, и хотя Мозес ясно чувствовал всю остроту ее враждебности, ему не оставалось ничего лучшего, разве только уйти в сад и любоваться розами. Он прошел с Джустиной по залу, д’Альба вытащил из-под трона бутылку виски, и они все выпили.

— На нее накатило? — спросил д’Альба.

Они уже наполовину съели суп, когда появилась Мелиса в платье из чулана с метлами. Когда она подошла к столу, Мозес встал, но она не взглянула в его сторону и за весь обед не проронила ни слова. По окончании его Мозес спросил, не хочет ли она погулять, но Мелиса сказала, что ей надо развесить простыни.

На следующий вечер Джустина с унылым и взволнованным лицом встретила Мозеса в дверях и сказала, что Мелиса больна.

— Пожалуй, правильнее сказать, что ей нездоровится. — Она предложила Мозесу выпить с нею и с д’Альбой, но он заявил, что пойдет наверх повидать Мелису. — Она не в вашей комнате, — сказала Джустина. — Она перебралась в другую спальню. В какую именно, я не знаю. Она не хочет, чтобы ее беспокоили.

Мозес заглянул сначала в их спальню, чтобы убедиться, что Мелисы там нет, а затем пошел по коридору, громко зовя ее по имени, но никто не откликался. Он попытался открыть дверь в комнату, расположенную рядом с их спальней, затем заглянул в комнату, где стояла кровать с пологом, но когда-то давно там обвалился большой участок потолка, и куски штукатурки свисали из дыры. Занавеси были задернуты, и в комнате стояла сырая мгла, напоминавшая о склепе — о привидениях, сказал бы он, если бы не относился к ним с величайшим презрением. Следующая открытая им дверь вела в ванную, которой не пользовались — ванна была наполнена связанными в пачки газетами — и которая была мрачно освещена окном с цветными стеклами. Следующая дверь вела в кладовую, заставленную штабелями бронзовых кроватей и креслами-качалками, дубовыми каминными досками и швейными машинками, унылого вида шифоньерками красного дерева и другой почтенной и вышедшей из моды мебелью, приобретенной, как он догадывался, еще до первого знакомства Джустины с Италией. В комнате пахло летучими мышами. Следующая дверь вела на чердак, где стояла цистерна для воды, величиной не уступавшая плавательному бассейну, а к следующей двери, которую он открыл, была прикреплена эолова арфа — и, хотя издаваемая ею музыка была хриплая и негромкая, от ее звуков он остолбенел, словно услышал шипение гадюки. Эта дверь вела к башенной лестнице, и Мозес стал подниматься по ней все выше и выше, пока не очутился в большой комнате со стропилами и стрельчатыми окнами, по без всякой мебели; над каминной доской золотыми буквами было написано следующее изречение: «ОТВЕДИ СВОЙ ВЗОР ОТ ТЕЛА И СМОТРИ ВГЛУБЬ, ГДЕ ИСТИНА И СВЕТ». Он сбежал вниз по башенной лестнице и открыл дверь детской — Мелисиной, как он подумал, — и другой спальни с обвалившимся потолком, и только тогда музыка эоловой арфы замерла. Затем, почувствовав, что слишком надышался спертым воздухом, он открыл окно, высунул голову в летние сумерки и услышал далеко внизу голоса обедающих. Затем он открыл дверь в чистую и светлую комнату, где Мелиса, увидев его, зарылась лицом в подушки и, когда он притронулся к ней, закричала:

— Оставь меня в покое, оставь меня в покое!