Семейная педагогика. Воспитание ребенка в любви, свободе и творчестве

Но это не отупляющая физическая работа. Это работа в полном понимании этого слова творческая: ребенок наблюдает, как дерево растет, видит реальные плоды своего труда, и в этом для него удовлетворение и радость. Увлеченность коллектива рождает у него желание проявить себя в общей работе.

Важно, чтобы одна деятельность обогащала другую, одна сформированная потребность становилась условием образования других потребностей, ведь гармоническое развитие предусматривает воспитание разносторонних интересов личности.

Глава 2 Как развивать в каждом чувство красоты

Видеть мир по-своему – разве это привилегия художников? Конечно, художники по-особенному видят природу, человеческие лица, интерьер. А ведь бывает и так, что мы видим мир глазами художника: «Смотрите! Море точь-в-точь как на картине Айвазовского» или: «А это улочка Утрилло!», «А вот весна саврасовская. Даже грачи те же».

Художники, создавая образцы видения мира, обогащают наше восприятие, как бы расширяя наш диапазон прекрасного.

Подсолнухи Ван Гога.

Ветка сакуры японских мастеров.

Ветка оливкового дерева Иванова.

Ветка сирени Кончаловского.

Все это не только разные формы и краски, но и разные мировоззрения, разная мера отношения к прекрасному.

Человек воспринимает реальную ветку сирени со всем ее ароматом, со сверканием бело-фиолетовых капель росы, с излучением того радостно-нежного опьянения, которое и чуть-чуть кружит голову, и вместе с тем освежает, потому что эта затуманенность сознания разрывается вдруг чистой пронзительной струей ароматной прохлады, которая как бы очищает мир человеческого восприятия.

Иногда человек не способен к такому восприятию, потому что чувство красоты в нем не развито: не соединяется оно с переживанием нравственным. Меня не искусство в данном случае занимает, а внутренний мир человека, богатство и бедность его духовной жизни. Меня волнует то, как человек относится к Жизни. Я не хочу, чтобы ребенок воспринимал этот мир в восторженно-розовых тонах. Но и опасно, когда многоцветная панорама действительности заволакивается для него серой, тусклой пеленой скучной обыденности.

Мне грустно, когда я сталкиваюсь с детским безразличием к прекрасному. Всегда убеждаешься в том, что эмоциональная глухота явилась следствием не только эстетической неразвитости, но и духовной бедности, черствости, общей апатии ребенка.

Меня волнует то, как человек относится к Жизни. Я не хочу, чтобы ребенок воспринимал этот мир в восторженно-розовых тонах. Но и опасно, когда многоцветная панорама действительности заволакивается для него серой, тусклой пеленой скучной обыденности.

Внимательно наблюдая за детьми, можно заранее почти безошибочно предсказать, кто из них и как будет воспринимать прекрасное. Если лицо ребенка светится умом и пытливостью, если его трудолюбие сочетается со взлетами творческого воображения, такому ребенку будет свойственна некоторая восторженность. Не может такой ребенок не увидеть прекрасный закат, не обронить, пусть мимоходом: «Как здорово!» И наоборот. Если в глазах ребенка не живет мысль, если даже воспитанное трудолюбие не соединяется в нем с духовными всплесками сердца, для такого ребенка мир прекрасного будет ничего не значащим фоном.

Я много раз бывал в походах с детьми. По-разному воспринимали они природу. Духовно развитый школьник (трудолюбив, хорошо учится, добрый товарищ) впервые видит море: он взволнован. И подбирает сравнения. И философские какие-то аналогии приходят ему в голову. «Море – оно живет, оно – как много людей, как народ в праздничный день». И вечером он не может оторваться от мерцающего света, от таинственного сумрака, он поглощен ритмическим звучанием волн.

А вот восприятие другого мальчика (заметьте, я беру не самый крайний случай духовной бедности), в общем-то трудолюбивого, спокойного, уравновешенного, послушного, но духовно ограниченного, которого надо развивать, учить, вести к пониманию красоты. Он, впервые оказавшись у моря, уныло замечает: «Ну и что? Много воды, и все».

Вечером он не видит ни притягательного загадочного мерцания, ни скользящей лунной дорожки, утром не радуется восходу солнца над морем, не волнует его неуемная сила волн. «Ну и что, – говорит он. – Ничего особенного». А чаще вообще ничего не говорит, потому что не замечает.

Я убеждался: не пожалеешь времени на такого мальчишку, научишь его видеть прекрасное в окружающем мире, и весь его облик становится другим. Меняются глаза, в них появляется та пытливая приподнятость, которую ни с чем нельзя спутать, она основа познания: он и лучше соображать стал, и к ребятам добрее, и с родителями мягче, отзывчивее. И труд его окрашивается какой-то особенной духовностью. И воображение становится богаче, содержательнее.