Семейная педагогика. Воспитание ребенка в любви, свободе и творчестве

– Абстракционизм – это тоже старо, – ответил мой сын. – Нелепейшая бессмыслица. Искусство делают искусством три вещи: мысль, предмет и краски. Я не буду заниматься живописью, потому что никогда не смогу овладеть такой техникой изображения предмета, какой владеет тот же Сальвадор Дали.

Я не спорил.

– Ты почему молчишь? – спросил он.

Я ничего не ответил. Мне надо было обдумать все. Взвесить, подобрать аргументы. Увидеть тех моих закулисных противников, с которыми я должен был скрестить шпаги.

– Тебе не нравится ход моих рассуждений? – явно лез на рожон мой сын.

Я чувствовал, как он ершится, как он весь подобрался и ждал моих возражений, чтобы обрушиться на них. И я отступил. Отступил весьма доброжелательно, без какого-нибудь ехидства или провокации.

– Нет, пожалуй, мне нравится ход твоих рассуждений, – ответил я, заметив тут же, как он расслабился (атака отменялась, зазвучал сигнал отбоя).

А я думал над тем, что нарисованный гроб – это совсем не случайность, что это отраженный свет его сегодняшнего настроения. И вспомнил, как он рассказал о том, что один его друг нарисовал картину, где изображена часть лица и огромная слеза. А другой приятель изобразил два фантастических цветка с божьей коровкой, а рядом огромные колеса автомашины.

Я не стал распространяться, оставив за собой право когда-нибудь в подходящий момент ответить на поставленные им вопросы. А сейчас я все же рискнул кое-что ему объяснить, так сказать, снять верхний слой его заблуждений.

– Понимаешь, – сказал я, – все это не ново. Хотя и в сюрреализме есть немало интересного. Хочешь, я покажу тебе одну картину. И если ты пожелаешь, я сниму с нее копию и повешу у тебя над столом.

Я знал: то, что я ему покажу, непременно снимет напряжение, и он рассмеется, и это будет мое самое лучшее оружие против его новых взглядов на искусство. Я показал Саше картину Марселя Дюшана, на которой был нарисован огромный писсуар общественной уборной: все точь-в-точь, с дырочками, фаянс беленький… Фотографическая точность предмета отрицала хоть какую-нибудь общность с живописью, и Саша понял это.

– Тебе не нравится? – спросил я улыбаясь.

– Не очень…

– Однако ты готов во имя подобных «шедевров» снять со счета Ренуара и Рафаэля?

– Ты меня не так понял…

Вот это был тот ответ, который мне был нужен. Эта оправдательная, защитительная, оборонительная реакция была началом моей победы. История с гробом еще не закончилась. Но уже близился кульминационный момент. И я подходил к нему очень осторожно, точно подо мной была тоненькая корка таявшего льда.

– Впрочем, – заметил я, – мне не хотелось бы допустить нечестный прием. Я, конечно, выбрал для тебя не самое лучшее творение модерна. Вот я могу тебе показать картину, которая называется «Черви»: очень увлекательный сюжетец…

Саша рассмеялся. Но это был не тот открытый смех, который снимает напряжение и разрешает противоречие. Это был смех-прикрытие. За ним собственный, скрытый мир, и надо было думать и думать, чтобы вывести моего сына из плена превратных представлений.

5. Учите ребенка самостоятельно воспринимать искусство. «Стадность» и суррогаты коллективности недопустимы в эстетическом воспитании

Так уж мне повезло: достал два билета на американскую выставку «Сто шедевров» из музея «Метрополитен».

Когда мы обошли все залы и уже имели общее представление о выставке, я сказал ему: «А вот теперь выбери то, что тебе очень понравилось. И мы еще раз подойдем к этим картинам…»

Прежде всего он повел меня к Эль Греко.

– Вот этот «Вид на Толедо» настолько современен, – сказал он, – что я мог бы увидеть такую вещь на выставке сегодняшних художников. А написана черт знает когда: 375 лет назад! А его автопортрет так понятен, – добавил он. – Мне кажется, что он думает о том же, о чем и я. Только он мудрее намного…

Потом мы подошли к Яну Вермееру, к «Даме с лютней». Саша стал рассуждать примерно так:

– Вот вроде бы те же краски, что у Коро. Но Коро мрачен, романтичен, а Вермеер – весь из света, тепла…

Отношение к искусству характеризует духовный мир человека в целом. По тому, как человек судит об искусстве, можно судить и о его отношении к людям.

Затем мы оказались в зале французских импрессионистов. Саше понравились работы Клода Моне, Боннара, Сера, Ренуара.

Когда мы вышли из музея, Саша сказал:

– Все, что мы видели, – это за человека. А вот Дали мне непонятен. Я не пойму, что он отстаивает, чему поклоняется.

– А почему же тогда некоторым твоим товарищам нравится Дали? – спросил я.

– Мода, – ответил он. – Привлекают его фантазия и техника. Ну и еще настроение: правду пишет…

– Какую?

– А все равно когда-нибудь все полетит вверх тормашками. Вот он и пишет о конце света… О чем ты задумался? – спросил он.