Семейная сага

С Михаилом у нас установились странные отношения. Сначала после родов я, ссылаясь на боли и усталость, долго не подпускала его к себе. В конце концов, пришлось мне уступить, но мне не удавалось даже имитировать какую-либо

радость от нашего общения. Он мою холодность воспринимал сначала, видимо, как продолжение моих недомоганий после родов, но потом стал раздражительным и даже грубым. Понять его можно: Сережке уже год, а я все, как рыба холодная. Понятное дело, мужику баба нужна… Но что поделать? Никакой у меня к нему тяги нет.

Мои "уроки целования" с Павлом зимой практически прекратились. А я к нему не просто привыкла, а по-моему, просто по-своему его полюбила… Да, он мне нужен, мне с ним хорошо. Жаль только, что он еще совсем мальчик…

Вот тебе и на! Опять допрыгалась Катерина Белая! Это же надо: замужем за одним, а люблю другого! Но что я могу с собой сделать? Ну, может, время вылечит?

Сегодня мама уехала в город, а Павлик привез продукты. Он вошел, а я в это время кормила грудью Сережу. Павлик смутился немного, попятился назад, но я сказала, чтобы он проходил в комнату. Когда я кончила кормить, то запахнула халатик и отнесла Сережу в кроватку, а потом подсела к Павлику на диван.

Я решила для себя, что надо кончать свой роман с Павлом, и распрощаться с ним. Он сидел какой-то встревоженный, напряженный, чуть сдерживая, как мне показалось, рыдания. Я взъерошила ему волосы, спросив что случилось, он ответил:

— Катя, я много думал… Это наверное, нехорошо… Ну, ты понимаешь… Это надо кончить… Но ты не сердись на меня, я тебя очень люблю…

Тут он зарыдал, уткнулся своим лицом мне в грудь, плечи его начали конвульсивно вздрагивать. Я стала его утешать. Его признание ошеломило меня: значит, и он влюбился в меня? Значит, и ему тяжело, как и мне?

Я стала как-то бессвязно утешать его, подняла его лицо и стала целовать его в мокрые от слез глаза, но он продолжал беззвучно рыдать. Тут я не знаю, как-то само собой получилось, что мой халат распахнулся, я прижала лицо Павлика к своей груди. Он начал целовать меня безудержно, продолжая плакать. Во мне что-то зажглось внутри и, сжигаемая этим греховным огнем, я потеряла разум…

Когда мы очнулись, Павлик смотрел на меня какими-то безумными глазами, повторяя: "Что же теперь будет? Что же теперь будет?" Я пришла в себя и поняла, что все зашло так далеко, что обратного пути у меня нет. Я сказала Павлу, чтобы он успокоился, что значит это рок такой у нас с ним, что да, это не хорошо, но от себя не убежишь, что я его тоже люблю. Надо пока подождать, а потом, может быть, станет яснее, что нам делать. Но теперь у нас с ним общая тайна, он не должен показывать вида, что между нами что-то такое особенное было. Он молча кивал головой с отрешенным видом.

Когда он уехал, я сидела в задумчивости, пока Сережа спал. Эх, Катька, Катька, дурья башка! Ну, почему у тебя все, не как у людей? Загнала себя в какой-то безвыходный тупик: спишь с двумя братьями!..

Ну, а что сделаешь? Сердцу не прикажешь!.. Хотя не начни я этих "уроков целования", глядишь и было бы все путём! Вот и побаловалась невинной игрой!

А может, все это неизбежно? Ведь жизнь-то одна, другой не будет! Ну, а хочу ли я этого серого и беспросветного существования с хорошим, но нелюбимым человеком?

И понимаю я умом, что Павел и мизинца Мишиного не стоит, но люб он мне. И пусть он не блещет, как Михаил, пусть не пишет стихов, что из этого? Я же хочу быть не женой поэта, а просто женой, бабой, которую ждут в постели, которую целуют до одури! А если и Павел любит меня, значит так тому и быть. Вот надо Сережу взрастить, а потом видно будет.

Павел. 1934, 2 июня

Сегодня свершилось то, чего я и хотел, и одновременно

боялся. Катя мне отдалась… Как и во время всей этой ее

"поцелуйной школы", она опять сделала со мной то, на что я никогда бы и не решился.

Сначала я аж обомлел, когда увидел, как она кормит грудью Сережку. Когда мы целовались, она учила меня, как

нужно ласкать грудь, чтобы девушке это понравилось. Но сегодня я увидел то, что не видел никогда, хотя и ощущал через платье.

Я уж было собрался сказать, что хочу через месяц, после выпускных экзаменов съехать с нашей квартиры, которую Михаил снимает, и начать жить самостоятельно, но не успел. Почему-то я разрыдался. Катя стала меня утешать, а потом все происходило, как в бреду…

Когда я очнулся, меня обуяла паника: что я наделал? Что мы наделали с Катей? Как дальше жить? Я понял, что я люблю ее, но не могу предавать Михаила. Катя, будто читая мои мысли, стала очень спокойно и трезво мне говорить, что против судьбы не попрешь и что было, то было. Что мы теперь повязаны одним общим тайным грехом. И еще она сказала, что если мы любим друг друга, тогда то, что произошло — совсем не грех. Что нужно выждать какое-то время, а там как-нибудь все и образуется. А пока, мол, молчок!

Что же делать? Смогу ли я смотреть в глаза Михаилу? А впрочем, я-то здесь при чем? Это же все Катя понатворила!.. Хотя нет, я же достаточно взрослый человек, не дитя несмышленое, своя голова на плечах…