Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

Наконец, на столике две совершенно особенные фотографии: очаровательная трехлетняя Иоле с мамой Джузеппиной Торнаги и худенькая старушка интеллигентного вида — Иола Игнатьевна в 1953 году, в год своего восьмидесятилетия. Между этими фотографиями — вся невероятно долгая и мучительно-сложная жизнь этой удивительной женщины, которая фантастически беззаветно была предана Федору Ивановичу Шаляпину.

Вероятно, первым из русских деятелей искусства, который познакомился с Иолой Игнатьевной Шаляпиной, а тогда еще итальянской балериной Иоле Торнаги, был композитор Сергей Никифорович Василенко. В его «Воспоминаниях» встречается следующий отрывок:

«Свои поэмы для баса „Вирь“ и „Вдова“ я посвятил Ф. И. Шаляпину. Бывал у него несколько раз в особняке на Новинском бульваре.

Увидав его жену Иолу Игнатьевну, я так и ахнул: вот уж верна пословица: „Гора с горой никогда не сойдется, а человек с человеком всегда…“

Иола Игнатьевна оказалась моей старой знакомой. В мое первое путешествие за границу в 1895 году с М. М. Покровским мы находились на Фирвальдштедском озере. На террасе отеля обращала на себя внимание молоденькая барышня, подбрасывавшая шутя маленькую девочку: „Uno, due, tré… in Lago!“[1] Потом я играл „Русскую“ и „Трепак“ Рубинштейна, и барышня заинтересовалась: „II faut danser cela vite, vite, vite… N’est ce pas?“ [2] Она назвала себя „маленькой балериной“ Иоле Торнаги.

И вдруг через столько лет в особняке Новинского бульвара — полная красивая дама — Иола Торнаги!»

В 1896 году Иоле Торнаги приехала в Россию по приглашению известного мецената Саввы Ивановича Мамонтова, встретила Федора Шаляпина и осталась в России. Здесь она пережила две русские революции, две мировые войны, крушение царского дома Романовых, сталинский террор и хрущевскую оттепель…

О своей невероятно долгой и удивительной жизни в России Иола Игнатьевна, к сожалению, не оставила воспоминаний, если не считать тех кратких устных рассказов, которые она надиктовала своей дочери Ирине о знакомстве с Шаляпиным летом 1896 года в Нижнем Новгороде, и нескольких страниц воспоминаний о годах ее работы в Русской частной опере Мамонтова, оставленных в 1900 году. Думала об этом, но так и не решилась… В ее альбомчике, куда ей еще в XIX веке писали стихи и объяснения в любви поклонники ее таланта, 19 ноября 1928 года Иола Игнатьевна записала: «Много раз я хотела написать мои воспоминания или, лучше сказать, описать разные эпизоды моего несчастного существования, но потом я думала: „Если я не была понята в жизни, кому это будет нужно? Скоро я буду всеми забыта, и кому тогда будет интересно то, что происходило в моей бедной душе, которая не знала покоя?“»

Эти строчки написаны в очень тяжелое для Иолы Игнатьевны время — время отчаяния и безнадежности. Вообще, вся ее жизнь — от рождения и до самой смерти — была непрекращающимся подвигом самоотречения и самопожертвования. И в том, что она отказалась написать свои воспоминания, тоже был благородный жест. Иначе ей пришлось бы посвятить немало горьких страниц Шаляпину, которого она бесконечно любила и который был по отношению к ней крайне неблагодарен.

Вторую попытку написать об Иоле Игнатьевне сделала ее дочь Ирина Федоровна. После смерти матери Ирина Федоровна, посвятившая жизнь собиранию и сохранению наследия своего великого отца, обнаружила в архиве Иолы Игнатьевны тетрадку с рецензиями на ее выступления и была поражена — ее мама оказалась необыкновенно талантливой балериной. Ирина Федоровна начала собирать документы, серьезно думала о написании книги, но… вместо этого получился лишь краткий очерк. Причина, возможно, скрывалась в том же — не хотелось бросать тень на образ любимого отца.

И так случилось, что на долгие годы жизнь Иолы Игнатьевны, известной когда-то на всю Москву своей добротой и милосердием, была предана забвению. Чтобы скрыть человеческие слабости великого Шаляпина, была похоронена память о женщине, сыгравшей такую большую роль в его жизни, прошедшей вместе с ним все перипетии его тернистого пути к славе и во многом сделавшей его тем Шаляпиным, звезда которого так ярко заблистала на оперном небосклоне.