Семейное дело

Казалось, что скоро вся его жизнь должна измениться. А что он в итоге получил? Его по-прежнему помнят как одного из первопроходцев, но на фестивали граффити приходится уже напрашиваться, искать выходы на организаторов, напоминать, что он жив, что он не превратился в реликвию прежнего себя. Птаха, несмотря на то что он давно расстался с граффити, по сей день приглашают… «Славный удел!» — возвышенно выразилась бы мама. А в чем состоит белоусовский удел? Декорации в театрике-студии, заметки о неформальных тусовках в нескольких глянцевых журналах и одной полубульварной газете — сын женщины, чьей стихией был русский язык, Роланд умел все-таки грамотно выражать свои мысли… Мама порадовалась бы, складывая вырезки с его публикациями в отдельную папочку, рядом с пожелтелым доисторическим листом газеты «Труд». Но маму еще в начале бурных девяностых подкосил какой-то злобный тромб, произошедший, по мнению врачей, из подколенной вены: чрезмерная нагрузка на ноги — профессиональная болезнь продавцов, парикмахеров и учителей. В чем-то ей можно позавидовать: она ушла на гребне сыновнего успеха, уверенная, что оставляет миру выдающегося человека… Отец остался; он видел все этапы Роландова барахтанья в болоте профессиональных графферов, его стремлений к заработку, его постоянных тусовок, где его знали как человека, подающего надежды, уж сколько лет! Отец ничего не говорил, но он привык считать сына неудачником. Поэтому Роланд ничего не скажет ему о потерянной возможности кропать декорации для театра.

Он о многом ему не скажет. Кто же раскрывает душу родителям? Престарелых родителей надлежит хранить и оберегать.

Роланд Белоусов спохватился, что за самокопанием, в которое неизбежно перетекала его ирония, его наигранно-легкомысленное отношение к жизни, едва не пропустил свою остановку. Вот за окном уже возникла, отверждаясь по мере притормаживания автобуса, вывеска магазина для ветеранов. Взметнувшись с места и подхватив крупную сумку на заплечном ремне, Белоусов, перескакивая через ступеньки и грохоча подошвами, выскочил из автобуса. «Как мальчишка!» — неодобрительно донеслось вслед ему. Впрочем, это его не обидело: лучше быть мальчишкой, чем стариком. Еще в свои семнадцать Роланд начал утверждать, что не доживет до старости, и, хотя никаких фатальных болезней, оправдывающих это заявление, он не имел, установка заставляла других относиться к нему с пиететом и некоторой опаской.

За все годы жизни Роланд Белоусов не менял прописки. Одно время ему казалось, что он прирос к этому пятиэтажному дому из желтого кирпича, к этому шоссе с фасада и шумящему летом зеленью садику на задворках. Он гордился тем, что живет и всегда жил в Москве, сравнительно с Птахом, который только благодаря женитьбе на Нельке выбрался из Питера, и с Фантомасом, отселившимся из Подмосковья на дикую окраину. Улица летчика Бабушкина — не Арбат, конечно, но и не какое-нибудь там захолустное и непристойное Южное Бутово; чем плохо? Так рассуждал он, приученный считать, что все, выбранное для него родителями, в том числе и место жительства, — самое лучшее, и по-другому не может быть. Стоило оценить преимущества элитного жилья на «Академической», чтобы отбросить смешные иллюзии. Однако на «Академическую» Роланд выбирался редко: надо щадить отца.

Лифт в желтокирпичной пятиэтажке предусмотрен не был — мамин тромб оторвался и тронулся в путь-дорогу к ее сердцу именно после того, как она, с сумкой, из которой торчали пучки зеленого лука, преодолела вечерний подъем. Но, несмотря на это, Роланд любил лестничную площадку с ее окном, откуда открывался вид на деревья внизу, и с ее короткой металлической лестницей, упирающейся в потолок, в закрытое вечно квадратное отверстие чердачного люка. Подойдя к двери с облупившейся коричневой обивкой, напоминавшей ему обложки общих тетрадей в его школьные годы, Роланд полез в карман сумки за ключами. Возвращаясь домой, на протяжении всех этих лет после смерти матери, дверь он открывал сам, всегда сам, даже не пытаясь звонить: если даже отец был дома, он репетировал и чувствовал себя за пианино, как упоенный глухарь на току. Сегодня, открыв дверь, Роланд едва не наткнулся на отца, державшего в руках мусорное ведро. Красное с белой, посеревшей от употребления ручкой, это ведро выдавало хозяйственную безалаберность обоих мужчин, которые терпеть не могли выносить мусор, а поэтому приобрели для него такое вместительное хранилище.

— Ролик, — заботливо спросил отец, поставив ведро на половичок и тревожно заглядывая снизу вверх в лицо сыну, — у тебя все в порядке?