Семейное дело

Шарипову не хотелось идти на это дело. Совсем не хотелось. Он предпочел бы отсидеться на квартире и потом строго спросить с Керима отчет. Однако он не мог себе этого позволить: его авторитет в отряде трещал по швам. После того как он пристрелил того несостоявшегося смертника, не обеспечил медицинской помощью Мусу, раненного пулей из принадлежавшего Бирюкову табельного пистолета… Он очень страдал, несмотря на разнообразные антибиотики, которые ему наугад кололи друзья; лицо заострилось к носу, стало землистым, по коже вздутого живота расплылось угрожающее сине-черное пятно. После смерти Мусы, тело которого закопали в Подмосковье неподалеку от газового коллектора, Шарипов ощутил, что его люди им недовольны. Чеченцы, свободный волчий народ! Они уже начинали подкусывать своего военачальника, посмеиваться над ним в лицо и за глаза… Расправиться с несколькими наглецами, чтобы другим неповадно было, — трудноватое предприятие: все же не Ичкерия вокруг, а Москва, думай потом, куда девать трупы! Кроме того, на оставшихся в живых это могло возыметь обратный эффект. Поэтому Шарипову жизненно важно было показать, что он близок к ним, своим соплеменникам, своим соратникам, что он разделяет с ними все тяготы и все опасности.

Как бы шутя, но на самом деле страшно серьезно Шарипов спросил у Керима, не провалятся ли они на этот раз. Керим ничего не ответил, но Шарипову показалось, что в его пристальных, невозмутимых, как всегда, глазах мелькнула сумрачная тень. И тень, и отсутствие ответа показались Шарипову дурным знаком, но он утешил себя тем, что Керим не отправился бы на такое дело, когда созвездия предвещают неудачу. Все же, до конца не успокоившись, он попытался обратиться к Аллаху, но и от Аллаха успокоения не получил. Шарипова окружал мир, в котором все было смутно, нить его судьбы сплеталась независимо от него, она определялась политическими обстоятельствами, невидимыми интригами в руководстве, звездами, еще шайтан знает чем, и он не мог угадать, какой путь выбрать, чтобы избежать фатального невезения.

Оставалось одно: поступать так, как повелевает долг. Разве не это — путь великих? И он продолжал идти во главе своего отряда, перемещаясь из света в отдаленные области темноты.

В вентиляционную отдушину оперативники Славы Грязнова, конечно, не полезли. Им, а также самому Грязнову, Турецкому и группе захвата, работники «Метро-2» предложили более удобную и быструю дорогу. Она начиналась на Смоленской площади, в приметном желтом доме с башенкой, построенном по проекту академика Жолтовского.

— Это дом уникальный, — с гордостью комментировал общительный полковник ФСБ, с крупным носом и рдеющими щеками, взявший на себя обязанности как сопровождающего, так, отчасти, и экскурсовода. — В нем расположены входы сразу в две системы метро: на Филевскую линию и в «Метро-2».

— Да ведь я слышал, — поддержал беседу Турецкий, — чуть ли не под каждым номенклатурным домом в Москве есть такие входы. Под высотками-то уж точно: под ними же пустоты, они стоят практически ни на чем. Признайтесь, а?

— Ну это все легенды, — не признался фээсбэшник, — которые, скорей всего, возникли из-за этого дома. На самом деле, нигде больше такого нету. Если еще где-то услышите, знайте: это выдумки журнала «Огонек». Понаписали в перестроечные годы всякой чуши… Кстати, название «Метро-2» тоже огоньковцы придумали, а теперь уже и свои его иначе не называют.

Так и не понял Турецкий: то ли румяный полковник искренне делился сведениями, то ли старался напустить побольше тумана, в котором утонула бы истина.

Так или иначе, присутствие полковника ФСБ оказалось необходимым, когда пришло время войти в «Метро-2». Если нелегальные входы в систему пребывали в состоянии неразгаданности и заброшенности, то легальные охранялись, да еще и как охранялись! На посту, где несли вахту мускулистые ребята, ничем не хуже спецназовцев, по виду сущие головорезы, со всех строго потребовали паспорта и служебные удостоверения и старательно их изучили. Только румяный полковник и звонок от генпрокурора помогли переломить ситуацию в пользу наших друзей, но у Турецкого сложилось впечатление, что переломить ее оказалось под силу только двум этим компонентам, вместе взятым. Одного из них оказалось бы недостаточно.

«Сурово работают парни», — с уважением подумал Александр Борисович, ступая на пол выложенного желтоватым кафелем наклонного коридора, уводящего вниз. Если бы не прямоугольники ламп дневного света, через равные промежутки украшавшие стены, выкрашенные в оливковый цвет, с полосами геометрического орнамента, можно было бы вообразить, что, ступая на этот уклон, попадаешь в прошлое. Или в будущее — в представлении советских кинематографистов. Кафельно-оливковое великолепие открывалось аркой, пышно изузоренной снопами пшеницы, скрещенными мечами, пятиконечными звездами, раскрытыми циркулями и еще какими-то атрибутами, вызывающими в памяти строку из песни «Каховка»: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути».