Семейное дело

— Так, прекращаем личные разговоры, — устало вмешался Александр Борисович Турецкий, пока Шарипов не успел припомнить вслух еще какое-нибудь нечистое для мусульманина животное. — Покажите, где стоял Бирюков, а где вы…

Но стоит ли вынуждать читателя присутствовать при долгом следственном эксперименте, в результате которого была восстановлена картина преступления? Не лучше ли передать своими словами, что происходило в вечер убийства вблизи депо?

Станции метро часто называются вопреки всякой доступной простому человеку логике, однако, по мнению Бориса Валентиновича Бирюкова, две станции Арбатско-Покровской линии поставили мировой рекорд по нелогичности. Так исторически сложилось, что от станции «Измайловский парк» до самого парка требуется идти и идти, зато очаровательная открытая станция, где вплотную к путям подступают деревья, летом зеленые, зимой белые, носит название «Измайловская»! Предложения об изменении названий кто только не вносил, но во избежание дальнейшей путаницы руководство метрополитена все же предпочло остаться с тем хаосом, который уже создали предшественники.

Такие вот ни к чему не обязывающие мысли сплетали узор в голове Бориса Валентиновича, который топтался на открытой платформе в ожидании друга, любуясь весенним лесом. Любоваться в это переходное время года было особенно нечем: голые, пока еще без намека на листья, вершины деревьев сиротливо гнулись под ветром, чернея на фоне вечереющего неба, а их стволы выступали из совершенно еще зимних снежных напластований. Своеобразная красота чувствовалась и здесь: красота, подвластная скорее не живописи, а графике. Многолетнее общение с Николаем Скворцовым наградило Бирюкова определенной эрудицией… Он задумался о том, что природа в разнообразнейших своих проявлениях либо красива, либо ужасающа, но никогда не гнусна. Нет, слово «гнусный» правомерно применять лишь к человеческим поступкам… Еще не зная, какие откровения предстоит ему сегодня выслушать, Бирюков подумал так, едва заприметил Николая в числе пассажиров, покинувших очередной поезд. Лицо друга конкретизировалось по мере приближения, и Борис Валентинович отметил, что выглядит он не так плохо, как можно было вообразить вчера вечером, с тревогой вслушиваясь во взвинченный, почти истеричный, тон его голоса. Ну да Колька всегда хорошо выглядит. В свои годы — почти мальчишка! И одевается по-юношески. Ну что ж, пускай, если фигура и профессия позволяют. Борис Валентинович не был завистлив и не тяготился своей формой, поэтому порадовался за друга безо всякой задней мысли.

Может, ничего экстраординарного не произошло?

Николай Скворцов заметил друга не сразу: он был лишен милицейской выучки. Зато когда заметил, бросился к нему по платформе, огибая никуда не торопящихся пассажиров. Так бросается потерянный и найденный ребенок к отцу. Что-то затравленное и беспомощное проступило в этом давно уже самостоятельном человеке, знаменитом художнике, и перед Борисом Бирюковым отчетливо встало воспоминание, как они вдвоем в шестом классе оборонялись от банды восьмиклассников, которые отбирали у младших деньги, выдаваемые родителями на завтраки. Колька был гордый и не хотел отдавать деньги, но ужасно боялся драться… Видно, к сожалению, что он ввязался в серьезную драку. Ну да ничего. Прежде, объединив свои силы, случалось выходить победителями, и сейчас получится так же, Бирюков уверен.

— Коля! — Утешающим, покровительственным жестом Борис Валентинович похлопал друга по спине молодежной сине-белой куртки. — Да не беги, не беги. Успокойся, я здесь.

Посторонний наблюдатель… да был ли наблюдатель, которому припала охота в тот весенний, но ветреный вечер следить за двумя не такими уж молодыми и не слишком схожими между собою людьми? Словом, этот реальный или предполагаемый наблюдатель отметил бы, что, сойдя с платформы станции «Измайловская», эти двое направились лесопарковой зоной вдоль путей в обратном направлении, от периферии к центру. Они о чем-то беседовали, сначала взвинченно, затем все более и более спокойно, словно втягиваясь в ритм медленной холодной весны. Тот из двоих, кто выглядел моложавее, в сине-белой куртке, то и дело взмахивал рукой, крепко сжимавшей ручку «дипломата», а второй, с виду постарше и посолиднее, подкреплял сказанное движениями ладони, словно рубил что-то, наподобие тренирующегося каратиста. Их крохотные фигурки неторопливо двигались по узкой тропе, разделяющей две враждебные силы: по левую руку оставался мир наступательной лязгающей техники, представленной выбравшейся на поверхность линией метро, справа же пролегала зона первозданной природы — затаившейся, терпеливой и словно что-то замышлявшей.