Семейное дело

Хочет выглядывать из-под земли, пусть выглядывает! Может, это подземный заяц. Или, лучше, полуподвальный. Не обращая внимания на такие мелочи, Галя схватилась за баллончик с розовой краской, составлявшей основу заячьей индивидуальности. Первая порция краски, зашипевшей, как сотня змей, окрасила землю перед началом стены. «Это ж сколько рублей попусту пролилось?» — испугалась Галя и повела раструб насадки выше. Кажется, это была мужская насадка. Судя по форме. А вообще, они как-то по-другому определяются… Рикошетом отскочив от стены, капли краски образовали тонкое облако, оседающее дождем на предметах окружающей среды — в том числе и на Гале. Хорошо, что куртку сняла — вот бы получилась из вполне еще годной к употреблению демисезонной одежды картина маслом! И сыром… Зато цвет восхищал. Потрясающей чистоты, розовый, как мечты принцессы из самого что ни на есть розового романтического романа, он составлял резкий контраст с шелушащейся желтой ободранностью стены, которую никто никогда не любил, которая была предназначена для того, чтобы составить фон зайцу. Ее зайцу! Представить себя райтером — это дорогого стоит. В сладости этого ощущения сливались чувства девочки, сосредоточенно пачкающей мелками асфальт, и удовольствие приятеля Тома Сойера, которому доверили покраску забора. Галя еще не умела справляться с баллончиком, краска разбрызгивалась за пределы угольной черты, но это только придавало рисунку выразительности… По крайней мере, ей так казалось. А что скажет Апрель?

Апрель раскачивался туда-сюда, как еврей на молитве, тиская крепкими темноватыми пальцами чернеющий щетиной подбородок. Челка, налезая на глаза, не позволяла ничего в них разглядеть. Галя заглядывала в его глаза с ученической преданностью. Если она и переигрывала, то только самую малость.

— Та-ак, — изрек наконец Апрель. — Вдохновение иссякло? Начинаем разбор полетов. Тебе-то самой это нравится?

Галя стеснительно пожала одним плечом. Левым. В правой руке она по-прежнему сжимала баллончик с розовой краской, точно он к ее ладони прирос или приклеился. Респиратор сполз, что позволяло ей внятно выражать свои мысли и чувства.

— Не знаю. Я старалась…

— Куда ноги у зайца дела?

— Они… ну, в общем, ноги у него внизу…

— А на скетче ноги в рисунке помещаются. Я заметил, не беспокойся. На скетче целый заяц — на стене ползайца. Почему? Это во-первых. Во-вторых, что у тебя с композицией?

— А что?

— А то. «Карлсона» читала?

«То у него был „Швейк“, теперь „Карлсон“ объявился, — отметила про себя Галя. — Начитанный какой».

— Помнишь, как Карлсон рисовал петухов? Огромный лист бумаги, а в самом углу — крохотулечная красная козявка. И называется «Одинокий петух». А у тебя получился одинокий заяц. А остальное пространство куда девать?

— А может, я так вижу, — входя в роль непризнанного гения, возразила Галя.

— Видеть будешь, когда научишься. Если хочешь быть райтером, делай зарисовки с чужих писов. Не для того, чтобы копировать — копии никому не нужны, уважать тебя за это не станут… Просто рисуй, чтобы понять, как это делается. Не оригинальничай, не ищи свой стиль. Вот когда накопируешься по самое не могу, начнут у тебя появляться мысли: вот здесь я бы линию провела по-другому… а вот этот цвет бы усилила за счет соседнего…тогда, считай, ты этот свой стиль начала находить. Знаешь, как художники учатся? Копируют в музеях великие полотна. Вот и ты так же. Еще раз призываю уяснить себе раз и навсегда: райтеры — те же художники. Материал немного другой и поверхности специфические, но в методах, если разобраться, никаких различий. У тебя как с анатомией?

— Плоховато, — призналась Галя. Она умела оказать первую медицинскую помощь при ранениях, но дальше этого ее познания не простирались.

— Если человеческие фигуры хочешь изображать, купи себе отличную книгу. Енё Барчаи, венгр, написал. Называется «Анатомия для художников». Иллюстрации — блеск, человеческое тело в разных ракурсах. Самое трудное — передать движение.

Словно желая проиллюстрировать тезис о движении, Апрель ударил ногой о мерзлую, не по-весеннему, землю. Нога обута в белую кроссовку с голубыми вставками. Спереди, на кроссовочных язычках, — оранжевые украшения в виде кругов, разомкнутых вправо; и на одной, и на другой кроссовке — только вправо. Эти круги в продолжение дидактической речи разглядывала Галя и мысленно переставляла их так, чтобы на левой кроссовке круг был разомкнут вправо, а на правой — влево. Перестановки кругов требовало ее чувство симметрии. Может быть, стремление к симметрии — признак таланта художника?

— Задание ясно? — иссякло красноречие Апреля. — Действуй. А я пошел.

— Это как это «ясно»? — испугалась Галя: Штирлиц внутри нее ощутил, что близок к провалу. — А что же я буду копировать, если у меня нет ни одного знакомого райтера? Вы мне, пожалуйста, скажите, где я могу увидеть их писы. А еще лучше — посмотреть, как они работают. Ну, пожалуйста! Ведь начинающий художник тоже должен наблюдать за мастерами…

Видимо, Галины доводы, а особенно ее взволнованный вид, показались Апрелю убедительными.