Семейное дело

— Но учти, Алеша, — Адамихин как-то сразу взял с ним родительски-покровительственный тон, и Дубинин, который и впрямь был моложе, ничего против не имел, — у меня железное правило. Соблюдай сроки! Если в назначенное время я не получу то, что ты обещал, пойдут проценты. Большие проценты! — Адамихин жестом, полным значительности, тряхнул бокал так, что темно-рубиновое густое содержимое чуть не выплеснулось на антикварный столик из красного дерева, разделявший двух участников сделки. — И сможешь ли ты их выплатить? Я бы за это не поручился. Так что ты аккуратнее, дружочек, аккуратнее… Ну что, выпьем?

Алексей невольно свел лопатки, словно между ними скользнуло зябковатое предчувствие. Прыжки с трамплина — захватывающий спорт, да только не сломить бы шею! Однако тон Адамихина был так равнодушно-брюзглив, словно учитель объяснял ученику, как надо вести себя в классе, подразумевая, что за нарушение дисциплины, в худшем случае, пожурит — во всяком случае, родителей вызывать не станет. И Дубинин согласно поднял свой бокал:

— Выпьем за аккуратность!

— Отменный тост!

Несколько капель из одного бокала перелились в другой, и наоборот, как велит древний обычай, возникший из желания доказать, что вино не отравлено.

Как будто намерения таят меньше яда!

Марина была счастлива. Она прыгала по их совместной кровати на коленях, не прикрытая ничем, кроме коротенького черного кружевного передника — атрибута эротического фильма о покорных горничных и развратных господах. Она позволяла делать с ее телом, телом цветущей гладкой спелой куклы, все, что он пожелает. Ему предстоит большая работа! А сейчас он заслужил поощрение…

Это поощрение было приятным — очень приятным, потому что в дальнейшем ничего приятного Дубинина не ждало. Полоса удач кончилась, и словно какая-то злая настырная сила взялась за него и его фирму. Филиалы прогорели — нет, скорее скончались. Одни умерли смертью естественной, потому что туда никто не обращался, другие насильственной — вследствие вандализма каких-то юных хулиганов. С опозданием Алексей поверил тому, что он слышал раньше об Эдуарде Адамихине и о том, какими способами он добывает деньги. А может, это действовал не он, а его враги, которые во что бы то ни стало решили расправиться с теми, которых он кредитует? Или это была череда несчастий, не обусловленных чьей-либо целенаправленной волей, — несчастий в чистом виде, несчастий как таковых? В жизни много закулисных хитросплетений; разбираться в них — ста лет не хватит. Но отступать было некуда: кредит он уже вложил в дело. Нельзя сказать, что Алексей Дубинин утратил армейскую волю к победе: он пытался выкрутиться, он сопротивлялся засасывавшему его водовороту. Однако, рано или поздно, наступает такой момент, когда мускулы слабеют, в глазах темнеет и пловец отдается на волю воды, опускаясь на дно. Надеясь оттолкнуться от дна и всплыть на поверхность — если удастся…

— Я отработаю, — отчаянно твердил Алексей, сжавшись за антикварным столиком красного дерева. Диспозиция в точности напоминала ту, что год назад, с тем отличием, что, помимо их с Эдуардом, в адамихинском кабинете присутствовал некто третий. Этот третий присутствовал на заднем плане, точно вышколенный слуга, он совершенно явно не принадлежал к тому же кругу, что Адамихин и Дубинин, но тем сильней Алексея беспокоило его молчаливое наличие. Не мебель ведь — человек! — Я отработаю, Эдуард! Кто угодно скажет: я умею зарабатывать деньги. Найди мне самую простую работу…

Самую простую работу — больше ни на что он не мог рассчитывать. Его недолгое богатство растворилось в небытии — в тщетных усилиях по расширению фирмы, в попытках выплыть, в надушенной тьме Марининых платьев… Марина его бросила, конечно, объяснив с редкой прямотой: «Ты же понимаешь, я не могу жить с нищим». Он чуть не прикончил ее на месте, и не столько из-за того, что она оскорбила его любовь — да любил ли он когда-нибудь Марину? — сколько из-за этого случайно вырвавшегося слова «нищий». Нищий? Какой же он нищий? Нищий — тунеядец, бездельник, который умеет только просить, а у него, Алексея, есть руки и ноги, есть рабочая смекалистость, которая позволит восстановить все, что было утрачено. Он восстановит, только дайте срок! Почему Адамихин не говорит, что даст ему срок? Почему он не говорит ни одного ободряющего слова? И почему, чтоб ему пусто было, молчит этот, второй?