Через неделю вечером открылась дверь, и вошел щеголеватый подтянутый молодой человек с тонкими усиками. В первую минуту Саше показалось, что это вошел какой-нибудь киноактер, один из старых Митиных приятелей. Она стала быстро убирать со стола, виновато оглядела комнату и будто только сейчас заметила развешенные пеленки, матрасы, перевязанные бечевкой (ночью их раскладывали на полу, на день свертывали и убирали в угол), свое грязное платье - она только что вымыла полы.
- Разрешите раздеться? - спросил гость и улыбнулся такой светлой на темном лице улыбкой, что Саша забыла о себе, улыбнулась в ответ и простила ему щеголеватые усики. Бывает так: постучится далекое воспоминание, прозвучит строчка стихов, увидишь высокое небо или дерево в молодой листве и забудешь об усталости, и радуешься, и веришь вдруг: жить стоит, несмотря ни на что. Так было и с этим человеком, с ним словно вошли в дом покой и беспечность.
- ...Звонили из "Комсомолки", - услышала Саша голос узбека (он очень хорошо говорил по-русски). - Обещают напечатать сразу, просят еще прислать. А мы печатаем все три. И ждем вас к себе. Что вы пропали? Ну, работа не по вас, но дело такое...
Саша перевела взгляд на Митю. Он, похоже, не радовался добрым вестям, слушал учтиво, отвечал сухо:
- Благодарю вас. Хорошо, загляну.
На прощанье молодой узбек вежливо поклонился Анисье Матвеевне, подождал, чтобы она протянула руку.
- Мамаша? - спросил он и поклонился.
- Подруга жизни? - сказал он, останавливаясь перед Сашей.
- Подруга!
Саша улыбнулась так добро и благодарно, как только умела. Под ее взглядом юноша расцвел, и снова засияла его ослепительная улыбка.
- Митя! - радостно сказала Саша, когда дверь за гостем захлопнулась. Подумай, как славно! Сами пришли!
- Оставь! - ответил он. - Неужели ты не понимаешь, что это... это просто художественный свист?
- - не поняла Саша.
- Художественный свист! - сухо пояснил Митя. - Так называемая трепотня. И я не думаю... не считаю, что надо так уж приветливо улыбаться совершенно незнакомому человеку. По-моему, в этом не было никакой необходимости.
- Митя, да что ты?! Он ничего не ответил.
- Нянька... - сказал он, обращаясь к Анисье Матвеевне, и не успел договорить.
- А ты зачем тетю Анисю называешь "нянька". Это грубое слово! - сказала Аня.
И вдруг Митя встал. Его рука дрожала страшнее и больше, чем всегда. Он надел шинель.
- Я совсем забыл, - сказал он. - Я обещал заглянуть к Светловым. Я буду поздно, не ждите меня.
- Эх, мужики, мужики, - вздохнула Анисья Матвеевна, когда дверь за Митей захлопнулась, - в другой раз слабее всякой бабы.
Саша сидела, сжав зубы, глядя прямо перед собой.
- Вот что, матушка, послушай меня, - продолжала Анисья Матвеевна. Грех говорить, ты труда не боишься, расторопная, а все равно вижу - выпало тебе в жизни счастье, любовь тебе даром достается, искать, видно, еще не приходилось. Я не про мужиков говорю. Вот хоть старуха Мухамеджанова - кто ты ей? Никто. Тьфу. А она за тебя горой стоит, ровно ты ей дочка. И кум то же самое. И бабка эта, музыкантша: "Сашенька, Сашенька!" И вроде бы тебе люди опора. А сама ты опорой кому была? А? Что молчишь? Тебя спрашиваю! Вот то-то, что не была еще! А мужик, хоть и солдат, хоть и герой из героев, а опора ему нужна. Понятно говорю?
- Понятно, - ответила Саша.
Она бы и хотела стать ему опорой, да как? Митя не делил с ней своих забот. Но она видела, что "так называемая трепотня" захватила его с головой. Он вставал рано и приходил в редакцию одним из первых. Он съездил уже в Маргелан, Фергану и Чимган и привез кучу отличных снимков, по вечерам сам делал подписи под фотографиями, и четыре из этих фотоочерков уже были напечатаны в "Правде Востока" и один в "Комсомолке". Митя был полон виденным, у него то и дело возникали новые идеи и планы. Иногда ночью во дворе снова вспыхивала его трубка, и Саше казалось, что она горит огоньком надежды и нетерпенья. Он ждал утра - и это было хорошо.
Но все, что он делал, он делал сурово, сердито, неприветливо.
- Когда ты вернешься? - спрашивала Саша.
- Право, не знаю, - отвечал Митя.
"Право, не знаю" - это можно сказать ласково, а можно сердито. Он говорил сердито. А бывало так:
- - Хорошо съездил?
- Обыкновенно.
А иногда вместо ответа он говорил:
- Я работаю, пожалуйста, не мешай.
Я все могу, когда меня любят, - думала Саша, - но когда меня не любят, я не могу ничего. Он не должен, не смеет так отвечать. Я никому, даже чужому так не отвечу. А мне ведь тоже бывает не сладко.
Однажды вечером купали Катю. Она лежала в корыте, вытаращив глаза и несмело дрыгая худыми ногами. И вдруг открылась дверь, из сеней пахнуло холодом. Аня с Дружком вбежали в комнату. Шапка у Ани съехала на затылок, в комнате то ли от Аниного свалявшегося воротника, то ли от Дружка запахло псиной.
- Закрой же дверь! - сказал Митя, загораживая собою корыто. - Аня, ты что, оглохла?
- Сам ты оглох! - ответила Аня.
- Это она верно заметила! - сказал Митя. - Так мне, глухому дураку, и надо.
- Она не хотела тебя обидеть, она просто повторила твои слова, произнесла Саша.