Семейные традиции (СИ)

Присев на диван, я вздохнул. Черты Макса так заметны, что иногда не по себе. То же слегка противное “ма-а-у”, когда хочет на ручки, то же любимое место на спинке дивана, та же привычка забираться в капюшон, когда дома я хожу в толстовке. Конечно, оно все может быть элементами стандартного кошачьего поведения, но не могу, коротит. И, естественно, я очень этому рад. Будто реинкарнация Макса, ну в самом деле, как тут не поверишь в девять жизней?

Киса и котик мирно дрыхли. Мяфля свернулся калачиком на подушке рядом с ее головой и урчал, как обычно делает только со мной. А Ника, слегка бледная, явно отсыпалась после полубессонной ночи, потому что ей не спалось из-за температуры и заложенного носа. Каждый ноябрь, не позже двадцатого числа, она простужается, это уже многолетняя традиция. Влад включил наседку на максимум, все хотел выцепить ее к ним пожить, пока болеет, но Ника и сама сказала, что и так выздоровеет, это просто вопрос времени. С меня потребовали только вовремя поить ее лекарствами и чаем, наградили злобными взглядами.

Будить болеющую не хотелось, во время простуды самое то побольше спать. Но я запечатлел чудесную картину Мяфли, изменившего своим принципам ради сочувствия болеющему, он всегда так делал. Вернее, Макс. Макс даже к отцу приходил помурчать, когда он свалился с жёстким гриппом, и фотку я раскошелился напечатать — ворчащий на котов батя дрых в обнимку с недовольным прикосновениями чужих Мяфлей. Максом. Ужас какой, путаются они у меня. Наверное, надо было одним именем назвать, но это было бы грубо по отношению к Максу и его памяти.

Стараясь не греметь посудой, я подогрел в турочке воду, сделал Веронике лекарственную бодягу, которая, по-моему, нихрена не помогает, и с кружкой пошел в спальню, осторожно прилёг с ней рядом.

— Ты уже вернулся? — поморщившись, девушка откинула одеяло с плеча.

Ну вот, разбудил.

— Лежи, лежи, — чмокнув ее в лоб, я накрыл ее обратно, — спи, если хочешь.

— Пить хочу, — приподнявшись, она задела Мяфлю, он недовольно вякнул и спрыгнул на пол.

Уже стал ловчее, хоть по-кошачьи скачет, а то все переваливался, мелкий говнюк.

Пока кисулька цедила ещё слишком горячий Терафлю, я лежал рядышком, прижимаясь щекой к ее животику. Похудела немного, потому что уже третий день толком не ест ничего, “не хочу” и “не хочу”. Быстрее бы уже выздоровела, в самом деле.

— Я баскет привез, будешь? — предложил я, надеясь на положительный ответ.

Утренний смузи, калорийный до безобразия из-за банана, авокадо и сладкого йогурта, она выпила, это уже хорошо, но есть что-то надо, откуда бы силам взяться? Сварю, наверное, к вечеру куриный бульон для нее, пару литров, и заодно на завтра-послезавтра сделаю себе белковую разгрузку, а то что-то поднажрал. Убиваться в зале не хочется, для бега погода говно, так что оставлю все, как есть, и налягу на белок и кардио, с меня быстро сходит. И то, даже не понял, куда именно нажрал, рельеф на месте и хорош, как всегда, а на весах три лишних кило. Хорошо, если в мышечную массу пошло, а ещё лучше, если в мозги.

— Вообще не хочется, если честно, но надо, — вздохнула Вероника, погладила меня по голове.

Убрав пустую кружку на тумбочку, я залез к ней под одеяло.

— Жарко тут у тебя, — пожаловался я, снимая футболку.

— А чего же ты меня раздеваешь? — усмехнулась киса, но послушно подняла руки, обняла меня за шею, принимая поцелуй.

Откидывать одеяло казалось херовой идеей, чтобы она не мёрзла, но я взмок под ним весь даже во время прелюдии. Извернувшись, снял футболку и с себя, вытащил из штанов ремень, чтобы пряжкой не поцарапать нежные бедра.

Целуя тихонько постанывающую девушку в шею, я огладил тонкую талию, пересчитал кончиками пальцев ребра. Хрупкая и маленькая, как фарфоровая куколка. Тем слаще довольные стоны от сильных укусов, от осознания обманчивости и реальности этой хрупкости слегка щекочет в позвоночнике, каждый раз как в первый.

— Сегодня с утра я вспоминал то время, когда все это было только мечтой, — прошептал я, медленно двигаясь в ней и жадно прикусывая коснувшиеся губ тонкие пальцы, — ужасно несбыточной и мучительной мечтой. Вспоминал и не мог вспомнить, как мог думать, что ты не любишь меня.

Сейчас то время кажется таким же размытым и странным, какой тогда казалась неумирающая депрессивная надежда на взаимность.

— Когда я вспоминаю… — едва выдохнула Ника, вцепляясь коготками мне в лопатку. — Я не понимаю, как могла не видеть, что ты… Ах…

— Что я всегда любил тебя? — ухмыльнувшись, я сжал ее бедро, сильнее вжался всем телом, вырывая ещё один стон. — Я думал, что хорошо скрываю.

Это сейчас выясняется, что все вокруг знали. Только мы с ней не знали. Все видели, как я на нее смотрю, как она смотрит на меня, и молчали. Наверное, это и к лучшему. Никому не нужно было вмешиваться в наше личное дело, пусть мы и тупили, как малолетки.

— Я думала, что это невозможно, — улыбнулась Ника, и я поцеловал ее прямо в улыбку, — но ты любишь меня.

Спокойно, уверенно, с придыханием, лишь констатация факта и ни капли сомнения.

— А ты меня, — пробормотал я, ещё раз целуя ее, ещё и ещё.