Семейный круг

С тех нор как я получила твое письмецо — такое грустное, такое безнадежное, я только о тебе и думаю. Представляю себе, как ты сидишь в своей комнатке на третьем этаже этого проклятого дома. Ах, до чего мне хотелось бы вызвать тебя сюда и поделиться с тобою моим счастьем! Однако прочь лирику… („Опять напыщенность!“ — написала бы здесь на полях мадемуазель Обер…) Попробую набросать сухой и точный конспект моей жизни („Составьте план, мадемуазель Эрпен, план!“)

1. Материальные условия. Мэтр Пельто сказал, что будет высылать мне ежемесячно около восьмисот франков. После долгих поисков я нашла на улице Вожирар пансион, где за пятьсот франков мне предоставляют комнату и питание. Триста франков остается на книги, концерты, наряды (впрочем, у меня уже есть из платья все, что нужно на зиму). Думаю, что я поступила разумно.

Преимущества пансиона Вижоля: комната на шестом этаже с балконом, вид на Люксембургский сад, очень милая хозяйка, близко от Сорбонны, и четыре раза в день мне приходится пройтись по чудесному саду; наконец, по соседству у меня Жак, он снимает комнату на улице д’Асса.

Неудобства пансиона Вижоля: уродливая мебель, однообразная пища, разглагольствования госпожи Вижоля (она бывшая учительница и считает своим долгом поддерживать за столом „назидательную“ беседу, ибо у нее живет несколько студентов-иностранцев).

2. Занятия. За все лекции, которые я намерена слушать, я заплатила. Я, разумеется, занимаюсь по всем предметам, обязательным для лиценциатов: английский, французский, латынь и проч. Я добавила к ним курс эстетики, который читает Виктор Баш, — во-первых, потому, что тема этого курса — Вагнер, во-вторых, потому, что Баш слывет крамольником и посещение его лекций равносильно свидетельству о самых передовых убеждениях. А мои политические взгляды тебе известны: „За все, что против установления порядка! Все отжившее — долой!“ Что касается философии, то в понедельник я была на лекции Жане[25] и в полном восторге от него. Соседка моя была крайне озадачена, когда он сказал, что мысль — не что иное, как замедленное действие. А мне это понравилось.

3. Человеческие существа. Прежде всего, конечно, Жак. Я вижусь с ним несколько реже, чем мне хотелось бы, потому что он на юридическом, а я в Сорбонне. Зато я провожу с ним каждое воскресенье, а вчера мы ходили вместе в Опера-Комик на „Пеллеаса“[26] (у Жака он вызывает некоторое внутреннее сопротивление, зато я по-прежнему от него в восторге). В самом пансионе — несколько румынок, с одной из них я подружилась, есть канадцы, два француза.

а) Эдмон Ольман. Он представился мне, сказав, что его отец знаком кое с кем из нашей местности: с Кенэ, Леклерами и т. д. Он сын крупного нансийского банкира. „Огромное состояние!“ — почтительно говорит о нем госпожа Вижоля. Отец его хочет, чтобы сын жил по-студенчески, очень просто. Юноша застенчивый, худой, подслеповатый, но не лишен изящества (чем-то напоминает Жака, но черты лица похуже). Чуточку франтоват. Серые гетры. Модные жилеты. Но не суди худо. По вечерам он заходит ко мне поболтать. Некая тетя Фанни шлет ему из Нанси чудесные посылки — макароны и прочую земную снедь. Ольман (как и Жак) изучает право и политнауки;

б) Пьер Менико. Готовится на лиценциата, живет на стипендию. По словам Ольмана, он из Перигора, сын податного инспектора. Галстук бантом. Помятый воротничок. Отросшие вихры, потому что нет денег на парикмахера. Бычок с могучей грудью. Ольман уверяет, будто он необыкновенно умен. До сих пор еще не удостоил меня разговором. Он сказал Ольману, что я, вероятно, из разряда студентов-дилетантов. Меня это задело. Хотелось бы с ним познакомиться.

4. Отношения с Жерменой. Умопомрачительно сердечные. Ты была права. Ей так хочется верить в свою добродетельность, что она искренне забывает или отстраняет все, что может повредить тому идеальному, трогательному представлению, какое у нее составилось о самой себе. Утром я получила от нее письмо, в котором говорится: „Я рада, что ты счастлива. Я — козел отпущения, я уже не надеюсь на счастье, и если бы мне не надо было жить ради вас троих, единственное, чего мне хотелось бы, — это умереть. Сюзанна разговаривает со мною все тем же язвительным, колючим тоном, и меня это крайне огорчает. Мне кажется, ей полезно было бы пожить год вне семьи, тогда она стала бы больше ценить любовь родных и поняла бы, что в обращении с окружающими надо быть более уживчивой и мягкой“. Хорошо бы тебе поймать ее на слове и попроситься в Англию, в какую-нибудь семью или в школу. Там ты будешь свободнее и усовершенствуешь произношение.