Семейный круг

— Проще всего, — сказал он, повернувшись к Сент-Астье как к противнику, — осуждать всякую попытку управлять экономикой только на том основании, что Германия переживает в этом деле трудности. Германская промышленность занялась производством, не считаясь с потреблением. Я назвал бы это скорее недостаточным планированием, а никак не чрезмерным. Единственная надежда на спасение — это упорядочение европейской экономики.

— Пытаться упорядочить европейскую экономику? — прервал его дипломат Бродский, придав своим словам выражение комического отчаяния. — Дорогой мой господин Ольман… Это самая фантастическая и опаснейшая идея. Надо, наоборот, отказаться от всякого упорядочения и предоставить Европе полную свободу. Через несколько столетий все утрясется само собою подобно тому, как вода в конце концов нивелирует горы.

— Это фатализм, — возразил Ольман. — Старая песня… Но ведь можно же строить плотины и молы… Неужели вы в самом деле не верите, что общий план, выработанный подлинно государственными умами?..

— Величайшее заблуждение? — воскликнул Бродский. — Я уже десять лет по долгу службы бываю на всех конференциях государственных деятелей Европы и ни разу не видел, чтобы принятое решение выполнялось и чтобы была предложена хоть одна поистине созидательная идея.

— А я могу то же сказать о советах министров, — вставил Морис де Тианж.

Ольман, немного смутившись, взглянул на жену.

— Быть может, вы и правы, если имеете в виду общие идеи, — начал он, — однако конференции специалистов, как, например, совещание по зерну…

— Я присутствовал и на экономических совещаниях, — перебил его Бродский. — Могу сказать вам, как они проходят. За огромным, в большинстве случаев овальным, столом с зеленой скатертью восседают двенадцать — двадцать весьма внушительных господ — министров или послов, представляющих великие европейские державы. Эти рыцари Зеленого Стола решительно ни в чем не сведущи. Они бездеятельны, но зато и безвредны. Позади них, на простых стульях, сидят группы человек по пять — десять. Они именуются специалистами. Это люди, хорошо осведомленные в вопросах химии, стали или зерна. Они-то превосходно разбираются во всех вопросах. Но им никогда не удается сговориться друг с другом. Они страдают чванством, свойственным специалистам, то есть худшей его разновидностью, и не будь тут, во имя спасения несчастного человечества, честных невежд Зеленого Стола, — всякая экономическая конференция заканчивалась бы войной. И вот после долгих прений вступают Благие Невежды; они произносят успокоительные, туманные речи, затыкают специалистам рты и в конце концов принимают резолюцию, которая сама по себе ничего не значит, но предоставляет природе действовать, как ей заблагорассудится. Вот, дорогой господин Ольман, к чему сводится экономическое упорядочение Европы!

Госпоже Шуэн хотелось, чтобы обед закончился беседой на менее сухие темы. Она задала Лотри вопрос о семейной жизни в России, об отношении русских к любви. Он стал рассказывать о том, как в Москве целому семейству приходится ютиться в одной комнате.

— Буржуазия не умрет, она уже умерла, — говорил Бертран Денизе. — Она стала пролетарской с тех пор, как начала носить мягкие воротнички и собственноручно чинить свои автомобили, подобно тому как дворянство обуржуазилось, когда облеклось в черный фрак… подобно тому как король перестал быть королем с тех пор, как стал выезжать в Оперу без сопровождения лейб-гвардии. Класс отрекается от самого себя, как только отрекается от стеснительного церемониала и обременительных привилегий.

— Вы совершенно правы! — сказала Дениза. — Одежда создает человека. По утрам, когда я выхожу из дому пешком, в непромокаемом пальто…

— Послушайте же! — властно крикнула баронесса Шуэн. — Господин де Лотри грозится, что разместит в моей столовой двадцать кроватей… Интересно!

Беатриса де Вож, брюнетка с глазами восточного разреза, говорившими о чувственности, заметила, что революция, вероятно, принесет людям счастье, потому что избавит их от всяких ограничений.

— Каждому хочется отделаться от семьи, от определенного социального круга, — сказала она. — Нас сдерживает только малодушие, привычка. Революция каждому возвращает свободу. Вероятно, многие эмигранты тысяча семьсот девяносто первого года были гораздо счастливее нас.

Изабелла Шмит резко, с негодованием прервала ее:

— Полноте! Уверяю вас, что большинство женщин не имеет ни малейшего желания расстаться со своим домом, с семьей…

— Мне кажется, — сказал Лотри, — что в России сейчас наблюдается отрицательное отношение женщин к свободной любви, потому что это ведет к умалению их престижа.

Лакеи почтительно обносили гостей блюдами с засахаренными каштанами и шоколадом. Госпожа Шуэн, внимательно выжидая момент для заключительного аккорда, собрала в одно место свою золотую сумочку, веер из перьев и коробочку со слабительным.

IV