Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)

...Он ждал её, ждал Ленку, ждал, когда они появятся под заснеженным окном больницы, где посреди узкого тротуарчика виднелся черный зев открытого люка, - в него пока не упал никто, но ведь упадет, как только этого не видит больничный завхоз. Он ждал их днем, ждал ночью, в тревожном, красноватом, клубящемся сне, морщась от храпа соседа, думая о жизни, которую больница невольно сколола надвое - в ней и до нее. Он ждал домашних, но они все не шли, словно бы их и не было, словно они и не жили в Москве. Не пришли ни в тот день, когда он передал телефон врачихе, ни на следующий, ни на третий день...

"Как же так? - огорчался Бобров, лежа на кровати и исследуя глазами потолок, по которому были проложены два шнура с пожарными датчиками, похожими на микрофоны, словно бы специально установленными для подслушивания больных. - Неужели Люда с Ленкой не могут выделить мне немного времени? Или этого времени у них вообще нет? А?" - Он пытался представить что происходит дома, но не получалось: в больнице вообще сместились все понятия, мелкое стало крупным, крупное мелким. Во всяком случае виноватой Людмила никак не была... Людмила, Людмила... Она ведь в коммерческой структуре трубит, а у коммерсантов этих, мироедов проклятых, все подчинено одной цели - потуже набить кошелек. Из человека все соки выжмут.

- У-у-у, мир-роеды! - прошептал он едва слышно.

В следующий раз обход делал степенный молодой человек с черной татарской бородкой, обширной, как у Ленина, лысиной и быстрой речью, выстреливающей изо рта горохом.

- Прошу вас, доктор, позвоните моим домашним, пусть они ко мне приедут, - попросил Бобров. - Мне сразу легче станет. А, доктор!

- Сам-то пробовал звонить? - грубовато, на "ты", поинтересовался доктор.

- Пробовал. Все деньги, что у меня были, потратил на жетоны, а жетоны прозвонил, все до единого. И ни разу не соединилось. А мои, мои... - губы у Боброва дрогнули, - мои, они даже не знают, в какой палате я нахожусь, голос вернулся к Боброву, дребезжащий, - иначе бы они давно приехали! А так не едут. Позвоните им, доктор!

- А вдруг они не могут? Жизнь ведь сейчас сумасшедшая.

- Как это не могут?

- Ну... все бывает!

Перед Бобровым в палате заклубился, возникнув из ничего, голубоватый легкий дым, он даже застонал от досады - врач, а не может понять его, больного.

- Позвоните, доктор... - повторил Бобров. - Ну, пожалуйста! В порядке исключения.

- Ладно, - сказал доктор и протянул руку, - давайте номер телефона. Будем считать это терапевтическим средством.

Бобров придвинул доктору лежавшую на тумбочке бумажку - он снова заранее нацарапал на тетрадной четвертушке номер своего телефона и держал его наготове - докторша небось потеряла.

- Вот, доктор...

- Я позвоню, - пообещал доктор, сунул бумажку в нагрудный карман и проговорил торопливо, защелкал по-птичьи быстро: - А теперь послушаем, как стучит ваш мотор, - и приложил стетоскоп к груди Боброва.

По бровям, сдвинувшимся к переносице, и настороженному взгляду Бобров понял, что врач остался недоволен состоянием пациента.

- Что, доктор, пора мне на свалку? - попробовал пошутить Бобров пауза затянулась. Доктор прикусил острыми белыми зубами нижнюю губу.

- Нет, пока не пора, - сказал он. - Вначале полечимся, а потом уже на свалку.

- Доктор, позвоните, пожалуйста, моим, - вновь попросил Бобров, когда доктор покидал палату.

- Обязательно позвоню, - пообещал доктор, - только ставлю одно условие - лекарства употреблять регулярно, не пропускать. В общем, сами понимаете, состояние ваше - баш на баш...

Через пятнадцать минут по-синичьи шустрая сестричка принесла на тарелке таблетки - желтые, розовые, голубоватые, белые.

- Что это? - упавшим тоном поинтересовался Бобров.

- Лекарства разные. Желтые, например, - рибоксин, очень полезные при заболеваниях сердца и печени...

- И все надо съесть? - перебил её Бобров.

- Все!

Он устало опустил наполнившуюся горячим звоном голову на подушку.

- В желудке же дырка будет.

- Дырку заштопаем, - пообещала сестричка и покинула палату.

Бобров съел все таблетки, как и было ему предписано, не ощущая не вкуса, ни каменной твердости, и стал ждать, когда же к нему приедут родные.

Все для него сейчас сосредоточилось в двух людях, в двух женщинах, в Людмиле и Ленке. О том, что Ленка уже стала женщиной - "оскоромилась" ещё в восьмом классе, Бобров, увы, знал - слишком лихая нынче пошла молодежь, ничего святого нет у нее. Он как-то случайно услышал её разговор с подружкой, где Лена жестким, всезнающим бабьим голосом впечатывала в телефонную трубку слова, заставившие Боброва поежиться:

- Знаешь, Алина, нынче целки водятся только в детских колясках, как только девочка вывалится из коляски, научится ходить, а мама на минутку отвернется - все, девочка уже не девочка! Так что не переживай! Нашла из-за чего слезы лить! Для меня это - дела давно минувших дней.

Вот так! "Дела давно минувших дней". Было над чем задуматься отцу. Он тогда потемнел, но Ленке ничего не сказал. Да и отошла дочь от него, стала мамочкиным ребенком - мать теперь воспитывала её. По своему образу и подобию.