Семейный пикник

— Меня насторожило его поведение. Сначала он расспрашивал, встречались ли в моей практике случаи нарушения психики, которые приводили к преступлению, потом стал интересоваться заболеваниями, связанными с провалами в памяти. Он даже высмотрел у меня в шкафу книгу о расстройствах памяти и попросил почитать. Я не дал, сказал, что это литература для специалистов и ему незачем забивать себе голову вещами, в которых он ничего не смыслит. После этого я однажды увидел у него на столе книгу о маньяках, а совсем недавно он прямо спросил у меня, мог ли кто-нибудь кого-нибудь убить и потом не помнить, как он это сделал.

— И что вы ответили? Что вы думаете об этом?

— Ему я сказал, что у него чересчур причудливое воображение, но сам серьезно задумался. Я слишком хорошо знаю Патрика — хотя он делал вид, будто спрашивает просто так, чисто теоретически, я понял, что он думает о конкретном лице и конкретной ситуации. Мое мнение таково: совершить ранее обдуманное убийство Патрик не способен, что же касается убийства под влиянием сильного и внезапного чувства… Он очень эмоционален, и я не берусь утверждать что-либо определенно. Когда вы сказали, что он сознался в убийстве Роджера Карлайла, Луизы Олбени и своей жены, я сразу подумал, что насчет леди Камиллы здесь что-то не так. Ее застрелили, а Патрик ни за что не избрал бы такой способ, он не в состоянии воспользоваться огнестрельным оружием. Таким образом, леди Камилла исключается. Теперь сэр Роджер… Между ними были очень хорошие отношения. Очень хорошие, — повторил Рэморни, — без всяких оговорок. Конечно, деньги… В общем, я рад, что Патрик всего лишь ввел меня в заблуждение.

— Почему он думал, что убил и не помнит этого? У него были провалы в памяти?

— Да, один раз. Как-то его пригласили на охоту, и он поехал. Там ему при первом же выстреле стало плохо, он потерял сознание, а потом не мог всё отчетливо вспомнить.

— Благодарю вас за разъяснения. Теперь я, наконец, понял, почему он признался в трех убийствах, хотя, по моему глубокому убеждению, не совершил ни одного. Когда Патрик проснется, пожалуйста, позовите меня, надо будет сразу же сказать ему, что он не убийца. Можете сказать сами, но, по-моему, будет лучше, если это сделаю я: мне он скорее поверит. Извините, что не посвящаю вас во все подробности, но в этом деле замешаны и другие люди, и я не имею права подводить их.

Рэморни понимающе кивнул.

Спал Бэрридж всего пять часов, в восемь утра его разбудила горничная и сказала, что доктор Рэморни просит его прийти.

О пробуждении Патрика свидетельствовали только открытые глаза: застывший взгляд был устремлен в потолок, лицо, даже не белое, а восковое, не выражало никаких чувств, и эта безучастность тревожила доктора Рэморни сильнее любого взрыва.

— Патрик! — Бэрридж наклонился над ним, взял за плечи. — Вы никого не убивали! Патрик, вы слышите меня? Вы никого не убивали.

Лицо Патрика оставалось по-прежнему безучастным. Бэрридж ощутил леденящий ужас.

— Доктор Рэморни, сделайте что-нибудь, чтобы он меня понял!

— Я уже сделал все, что мог, — с горечью ответил психиатр. — Боюсь, что уже поздно. Он слишком долго считал себя убийцей.

Охватившее Бэрриджа чувство бессилия и своей вины ему уже доводилось испытывать, когда умирали его пациенты; он был выдающимся хирургом и брался за сложные случаи, от которых другие отказывались, считая их безнадежными, и наряду с блестящими победами бывали поражения, когда смерть оказывалась сильнее. Хотя умом Бэрридж понимал, что человеческий рассудок — вещь более хрупкая, чем те органы, с которыми имел дело он; происходившее сейчас казалось величайшей несправедливостью и нелепостью: Патрик уже не воспринимал того, что наконец избавило бы его рассудок от непосильного гнета.

Неплотно закрытая второпях дверь приоткрылась, в спальню проник сенбернар и подбежал к постели хозяина. Обнюхав свесившуюся руку Патрика, Ник встал передними лапами на край кровати и басовито залаял, потом потыкался носом в его щеку и залаял снова. Взор Патрика, прикованный к неведомой точке на потолке, оторвался от нее и стал медленно перемещаться вниз, но с прежним безучастным выражением, словно его сознание не воспринимало того, что находилось перед глазами, и лишь какой-то рефлекс притягивал к источнику звука. Однако, когда взгляд Патрика остановился на собаке, в его глазах появились проблески мысли.

— Отойдите, — прошептал Рэморни, отталкивая Бэрриджа от постели Патрика так, чтобы тот его не видел; сам он тоже отошел.

Губы Патрика дрогнули.

— Ник, — сказал он так тихо, что Бэрридж и Рэморни скорее угадали это, чем услышали, но Ник услышал, залаял еще громче, лизнул ладонь Патрика, а потом осторожно сжал зубами рукав пижамы и потянул на себя.

— Пусти, — сказал Патрик, и теперь Бэрридж с Рэморни тоже услышали его голос.

Бэрриджу было уже некогда советоваться с Рэморни.

— Доброе утро, — сказал он, выступая вперед.