Семейщина

— Ну-ну, загорячились оба, — примиряюще, с легким смешком, вмешался Федот, неловко загремев на лавке костылем.

Иван Финогеныч не дал волю своей вспышке. Не стыд ли это, торговаться с сыном, выторговывать себе долю у хапучего мужика? Много ль веку осталось ему?.. Он уронил голову в распаленные ладони.

— Делай как знаешь, — сказал он тихо, — мне не надо, не в могилу с собой класть… Ребятишек бы токмо пожалеть…

— Жалей их! Пущай своим горбом наживают, как я наживал, — сжав кулаки, налился Дементей. — Я для них не работник.

— Никто тебя не заставляет… на себя работай. Пущай они долю свою получат, хоть самое что ни на есть малое, — сами наживут.

— Такие «цари» наживут! Как раз!

— Загадывать вперед не будем. Павловна накрыла на стол.

— Ну, садитесь же чаевать, — сказала она.

— Спаси Христос, — ответил Иван Финогеныч. — Почаюем, Дёмша, да на старое место свези меня. Мне двор сдашь, и в расчете мы с тобой. Боле ничего не спрошу у тебя.

— Давно бы так! Сходи-ка, Федот, в казёнку — выпьем с дедом на новоселье… за раздел выпьем и штоб по-хорошему, по-людски…

— Да ты, кажись, уж и выпил сегодня? — метнул глазами Иван Финогеныч в сторону сына. — Для пущей смелости, Дёмша, каждый раз пьешь. Совесть глушишь? Дементея Иваныча передернуло, он стиснул меж пальцев кромку стола.

— По-людски-то оно лучше, — будто ничего не замечая, продолжал Иван Финогеныч — Лучше… Незнамо еще, как дале жить станем, только наперед видать: жадобе конец подоспел, на другую путь жизнь поворачивает. Мы не доживем, люди доживут, и кто по-людски, по-доброму — тому и хорошо будет…

«Старая песня! — наливая стаканчики, подумал Дементей Иваныч. — Мне-то теперь всё единственно…»

— По-людски… за это выпью! — протягивая руку к стакану и чокаясь со всеми, сказал Финогеныч…

После чая Дементей Иваныч поторопился доставить батьку к старому кандабайскому двору.

Настежь распахнув ворота, они въехали внутрь, и глазам Ивана Финогеныча предстал пустой, без надворных построек, будто выгоревший дотла двор. Квадратные отметины на земле говорили, что вот здесь, что вот там стояли амбары, конюшни, омшаники… От вырытых столбов завозни остались глубокие лунки. На задних дворах разобраны все прясла, вытащены до одной жерди и плахи. И, точно завершая картину разора, всюду раскиданы обугленные бревна бани.

— Погорела, погорела, — забормотал Дементей Иваныч. — Завод мой учирский решился в бане… не разопьешься теперя. Какой был завод!.. Собакам под хвост кинул…

— Чего ж не сказал о пожаре? — пытливо спросил Финогеныч. — Ровно и двор весь повыгорел.

Дементей Иваныч промолчал.

Финогеныч поднялся на крыльцо, вошел на минутку в холодную нежилую избу. На него пахнуло сыростью открытых подполий… многие стекла в рамах высажены, ни одного крючка на дверях, ни одной задвижки на окнах… Всё, всё, до последнего гвоздика в стене, вывез хапуга Дементей в новый свой двор… всё до последней жердины, до последнего полена дров!

Сжалось сердце Ивана Финогеныча — разор, нелюдимость, запустенье! Будто ножом ударили его в сердце, так горько стало ему… Он стоял недвижимо посредине пустого двора, и не было слов у него, чтоб передать горечь унижения и обиды. «Видал бы Андрюха… Но нету Андрюхи, нету…»

— Не много ж ты оставил мне… где ж мои плуги, литовки, грабли?

— Скотину мы допрежь всего перегнали… Ну и… ребята всё перетаскали помаленьку.

— Ребята!

Дементей Иваныч стоял за спиною батьки, натужно сопел, пьяно покачивался на охваченных дрожью ногах.

— Ублажил мою старость сынок, — сидя за самоваром у дочки Ахимьи, сказал Иван Финогеныч, — нечего сказать, ублажил.

Ахимья Ивановна горестно поджала губы:

— Мы этот слых давно переняли. Все их соседи видели. Возами клал Дементей всякую всячину — да в Деревушку.

— Я ему, постылому, еще избу рубить пособлял. Хэка, паря, чо деется! — ввернул Аноха Кондратьич. — Живоглот… батьке родному. Нешто это можно?

— Какой еще живоглот-то! — поддержала Ахимья Ивановна.

— Што я и говорю…

— Не приходится мне в избу свою кочевать с Убора, — будто вслух размышляя, произнес Иван Финогеныч. — Не придется… Не поднять мне такого двора. Сколь денег надо покласть, чтоб обладить мало-мало. Где што брать?.. Доживу уж век на заимке.

— Совсем тожно растащут двор. Народ нынче… — возразила Ахимья Ивановна.

— До этого не доведу. Продать надо — всё деньги.

— Деньги сгодятся, — согласился Аноха Кондратьич. — Как же не сгодятся.

— Деньги нынче трава, сегодня одни, завтра — другие. Как не прогадать, батя? — Ахимья Ивановна не соглашалась признать удачной отцову думку о продаже двора.

— Покумекаем еще, — задумался Иван Финогеныч.

— Насчет пашни как? Разделились без спору? — спросила Ахимья Ивановна.

— Без спору… Мы на Уборе будем пахать, он пущай здесь пашет. По душам у него здеся лишки не большие.

— Лишки-то пусть тебе отдаст, — посоветовала Ахимья Ивановна.

— Должон отдать… по закону, — поддержал ее Аноха Кондратьич.

— Такому закон, — усмехнулся Финогеныч.

— А ты, батюшка, к Алдохе, к председателю, дойди.

— Никуда я не пойду, прискучило… С Убора, что ли, на эту пашню ездить?

— Ежели дозволишь, я сама дойду.

— Что ж, сходи….