Семейщина

— На Астаху нарвался, — сказал Егор и многозначительно переглянулся с Ананием. — Вроде будто казначей…

— Кулацкий прихвостень! — убежденно воскликнул молоденький учитель.

— Подымай выше: сам кулак, подходящий, — рассмеялся Егор Терентьевич.

— Что же вы смотрите!

— А то и смотрим, — елейно заворковал Ананий Куприянович, — что нету в мужиках достоверности насчет новой власти…

— Сомневаются, значит, в победе революции? Старинки ждут, так, что ли?

— Вроде будто и так, — ответил за Анания хозяин…

— Напрасно, напрасно… Силу революции теперь никто не сломит! — заговорил горячо Романский… — Они думают сопротивляться, от школы отбояриться! Как бы не так! Кто им позволит держать народ в темноте!.. Ну, значит, школа у нас будет? — резко повернул он беседу. — Согласны вы детей учить?

— Разговору об этом нету, — подтвердил Егор Терентьевич.

— Какие еще разговоры, — пропел Ананий Куприянович.

— Гришка!.. Гришуха! — отворив дверь в сенцы, крикнул хозяин. — Поди-ка сюда!

На пороге появился босоногий подросток лет двенадцати.

— Учиться станешь? — обратился к нему отец. — Грамоте чтоб… буквы разбирать… Вот учитель приехал.

По-отцовски, исподлобья, косясь на городского парня, Гришуха шепотом ответил:

— Стану.

— Вот растут пострелята, — с довольной улыбкой обернулся к учителю Егор Терентьевич, учить беспременно надо. Сами мы век неучеными жили, в окопах еле-еле грамоте набрались… их надо, беспременно… по-настоящему… Живи покеда у меня, — предложил он неожиданно.

— Да, где-то придется жить… Спасибо! — смутился Романский. — Но… но не в этом главное. Сможете ли вы содержать учителя и школу? Я уж говорил Ананию Куприяновичу: со средствами обождать придется, правительство рассчитывает на поддержку населения.

— Пропиваем больше… неужто на школу пожалеем? Кто пуд, кто два… — восторженно запел Ананий Куприянович. — У меня трое учеников выросло. Только учителя им…

— Учитель налицо! — заулыбался Романский. — Теперь пройтись по дворам, найти желающих… дом… сговорить родителей! А до кулачья мы доберемся, мы еще повоюем с ним!..

Вечером все трое двинулись проулками в подворный обход.

Дня через три Романский насчитывал у себя двадцать учеников. Двадцать хозяев охотно согласились отдать своих детей в обучение городскому приезжему учителю, обещали снабжать его харчами, — кто мякушку, кто вяленого мяса, кто яичек, кто молока.

2

Года два назад, в смутное самое время, Ипат Ипатыч, пастырь, схоронил свою старуху. Это была неприметная, скромная женщина, отменная домоседка и большая богомольщица, в стариковы дела она не вмешивалась, и кончина ее не вызвала сколько-нибудь заметных и длительных разговоров и сожалений среди никольцев. Правда, из уважения к уставщику и страха божьего ради, провожать Ипатиху на могилки собралось не мало стариков и старух, но теперь, два года спустя, едва ли кто из них помнил подробности этих похорон. Тогда же многим бросилось в глаза: ни великая нужда, ни утеснения не заставили Ипата Ипатыча отступить от положенного чина, — Ипатиха была закрыта в гробу белым коленкором, и целый кусок его был размотан для того, чтобы спустить на нем домовину на дно глубокой могилы. У кого и скудно с товаришком и даже на рубахи недостает, кто уж и на вожжах покойников в яму спускает, а Ипату Ипатычу, уставщику, все нипочем, — казалось, думали провожающие. Ипатиху положили близ Елизара Константиныча, — не помогли против его тряса городские доктора, — и, как над ним, поставили над ее могилкой тесовую часовенку с деревянным крестом и медной иконкой. Спокон веку водится так: безвестные мужики и бабы спят в земле под безымянными сгнившими крестами, а именитые люди прикрыты часовнями, и хотя для смерти все едино, но издалека на бугорочке видны те часовенки, будя память об ушедших, тревожа воспоминания, — убогие памятники убогой посмертной славы…

Ипат Ипатыч погоревал положенное число недель, и жизнь его снова вошла в обычную колею. Бог стребовал к себе старухину душу и его, быть может, скоро стребует, — прилично ли об этом убиваться уставщику… тем более, прилично ли на людях? Старшие сыны Ипата Ипатыча давно уж жили в отделе от него, и он остался на попечении младшего сына Федора. Сноха вполне заменяла в Ипатовом хозяйстве покойную свекровь.

С годами, в особенности после смерти старухи, с которой он прожилине один десяток лет, Ипат Ипатыч сильно подался и слинял. Сивый его ершик побелел, побелела пушистая длинная борода, затем как-то неприметно ершик исчез, обнажив розовую плешину в серебряном мягком венце.