Семейщина

— Амос Власьевич, — выпячивал верхнюю губу Епиха, будто и впрямь готовился к серьезному разговору, — скажи, пожалуйста… на сколько процентов урожай упадет, когда всех тремя перстами креститься заставят. Как по твоим подсчетам?

Все покатывались со смеху. Даже занятой председатель Алдоха веселел глазами.

— Еретики! — ревел начетчик и убегал из совета… В эти дни в сельсовете постоянно толпился народ. Шли беспрерывно заседания и собрания. Коммунисты, сельсовет, беднота обсуждали план перехода на трехполку, толковали и решали — как бы так, чтоб споро, без заминок, без суеты и нареканий провести это важнейшее дело. Во всех решениях учитывалось возможное сопротивление закоснелой семейщины, принимались меры к тому, чтоб обработать, уговорить большинство хозяев. Алдохе, Епихе, Мартьяну, Корнею, Самарину и многим другим опять досталось изрядно беготни: надо было увещевать, доказывать, ругаться со стариками.

И этими же днями ходила под окнами Димиха, старческие глаза ее слезились, и она причитала:

— Не последний ли раз творю крестное знамение двумя перстами? В трех полях понудили сеять хлебушко, а после и тремя перстами велят креститься…

И она снова и снова возвращалась к своему сказанью:

— Три-то года нынче весной истекают. Успеет ли комуния, нет ли, — господь знает… Скоро-скоро погонит их привидент… Ждите сроку, ждите, милые…

Опираясь на палку, она ковыляла из Краснояра в Закоулок, в Албазин, в Кандабай — по всей деревне.

6

Председатель Алдоха с землемером выехали с утра в поля. Алдоха предупредил Самарина, что поедет на Вогутой и на Кожурту и чтоб раньше вечера его не ждали.

День выдался теплый, благодатный. В зеленоватой просини безоблачного неба высоко-высоко раскачивались, держа путь на север, крикливые косяки гусей. С Тугнуя тянуло гретым ласкающим ветерком.

— Денек! — восхищенно сказал землемер, когда околица осталась позади и перед ними раскинулись волнистые бурые пашни.

В полях кругами зеленел пырей, и неугомонные воробьи, чирикая, скакали по загрубелой шершавой корке прошлогодней пахоты. Впереди, верстах в трех, вздымался крутой склон Майдана, наполовину одетый свежей листвою берез и осин.

— Денек! — повторил землемер.

— Д-да… денек, — коротким взглядом окинул Алдоха светлый необъятный простор небес. — Завтра, что ли, на пахоту всех загадывать, чтоб каждому на месте растолковать?

— Да, конечно, — согласился землемер, — мобилизуйте актив, всех на поля…

— Я и то… Позавчерась у нас сход был о трехполке, старики здорово глотки драли.

— Ничего, поорут да успокоятся. Дело ясное, — усмехнулся землемер.

— Только чтоб путаницы какой не вышло… Счас мы на Кожурту проедем, в распадке вон — за леском.

— А всех предупредили, что будут объезды и трехпольная разбивка? — осведомился землемер.

— Всем было оповещение. Всем как есть… По дороге то и дело встречался народ, в поля везли плуги, бороны.

На Стрелке Алдоха завернул коня влево, и телега, переваливаясь с боку на бок и оставляя за собой глубоко вмятый след колес, запрыгала по мякоти пашни. А когда пересекли ее, их обступил молодой лесок, и едва намеченная дорога круто пошла в гору.

— Вот это и есть Кожурта. Лесок проедем — и снова пашни, — сказал Алдоха. — Там вот озеро, — махнул он рукою куда-то вверх…

Вдруг Алдохе показалось, что кто-то подглядывает за ними из кустов. Он скосил глаза, — и впрямь кусты шевелились.

— Ты езжай, я счас, — обернулся он через плечо к землемеру, сунул ему в руки вожжи, спрыгнул с телеги, кинулся к кустам.

Будто колесом раздавило трескучий орех какой, — так показалось землемеру, — он даже нагнулся, чтоб разглядеть, что там под телегой. Но это был не треск под колесами, а выстрел в кустах. Землемер понял это, только подняв глаза, — председатель взмахнул руками и спиной повалился на низкорослые побеги сосенок.

Алдоха успел заметить лишь пару сумасшедше-напряженных глаз, мшистые брови, бороду… успел лишь прошептать:

— Амос!.. Ты?!

Больше ничего не успел он…

Заколыхались после выстрела кусты, словно бы отмечая след уползающего злодея. Но землемеру недосуг было разбираться, уползает ли стрелявший или целится в него, и он так дернул вожжами, что кош взвился на дыбы.

— Помогите! — закричал землемер.

И тотчас же послышался цокот копыт, — из-за бугра вывернулись верхами Епиха и Корней Косорукий.

— Мы тут неподалечку… Откуда был стрел? — боязливо оглядываясь, спросил Корней.

— Из кустов… товарищи… председатель! — землемера трепала дрожь, язык плохо повиновался ему.

Он слабо махнул рукою в ту сторону, где упал Алдоха. Вершники враз спрыгнули с коней.

— Алдоху? — не своим голосом взревел Епиха. — Кто? Кто?!

Ломая ичигами кустарник, он побежал к кустам.

Когда Алдоху перенесли на телегу, он был еще живой, шевелил руками. Под правой скулою у него синела пулевая рана, и от нее будто кто кистью провел темно-красную полосу к подбородку. Черная борода сочилась кровью.

— К фельдшеру! Гоните на село! — крикнул землемер.

— Вот корешки… Стишкины корешки, — усаживаясь в ногах Алдохи, проговорил Корней.

— Корневища — не корешки! Бандюги!.. Средь бела дня! — Епиха нахлестывал коня что есть мочи…