Семейщина

Зачастую, по праздникам, у гостеприимной Ахимьи Ивановны собирался народ. Приходили зятья: Самоха, Гриша, Мартьян, Хвиёха. Весельчак Мартьян Яковлевич приводил с собою Кузнеца и плотника Викула Пахомыча, — вместе они клуб рубили, вместе и погуливали. Погуливать теперь завсяко-просто: самогон не надо, да и кто его гонит сейчас, — пошел в лавку да и купил, — и гулеваны приносили с собою к Анохе Кондратьичу зеленые поллитровки, и начиналось весельство, шумный разговор.

Мартьян и Викул, не говоря уже об Епихе, значились в сельсоветском активе, и ото всех троих можно было узнать много новостей.

Тон обычно задавали Мартьян и Викул, оба веселые и до того крикливые, что у Самохи аж в ушах трещало. Этот-то, как всегда, был тих, а теперешнее его положение, — как-никак уставщиком после Ипата Ипатыча остался, — еще больше обязывало его к сдержанности на людях. Он и пил-то мало, только пригубливал, — как бы не сказали чего про нового уставщика. Он не из этого общества свояков-активистов, напротив, будто невзначай, сходился с ними у тестя Анохи, — надо же пощупать, чем советчики дышат.

Как-то зятья дольше обычного засиделись у хлебосольной тещи. После третьей чарки Аноха Кондратьич пожаловался на холодную весну, — не грозит ли, дескать, неурожай, а тут и без того хлеба нет:

— Осенью-то здорово выгребли!

— Выгребли, так уж выгребли, все подчистую, — с затаенной злостью сказал Самоха.

— Все? — подскочил тощий Викул Пахомыч. — А это чо мы едим, норму, чо ли?

— Норму не норму… — замялся Самоха. — Я про других сказываю.

— Про других? Да твой же свояк Епиха в тройке по дворам ходил: свой-то знает, у кого были большие излишки… Вот мы, свои, в тройках загадывать да назначать вывозку по дворам ходили — ошибки быть не могло.

— Рассказывай! — сощурился Самоха. — Из-за этого свояка я видуальный налог получил.

И он неприязненно скосился на Епиху.

— Вольно тебе было сан на себя принимать! — выпятил губу Епиха. — Умный, кажись, мужик, на фронтах был, а в такое время связался… уставщик!

— Кому-нибудь божье дело вершить надобно, — наливая всем, примирительно проговорила Ахимья Ивановна.

— Тебя не спросили! — зашипел чуть слышно Самоха в сторону Епихи, глаза его зажглись огнем необоримой ненависти, и он повернулся к теще: — Еретикам, конечно, уставщик не нужон… Им бы всех уставщиков сослать, вот бы добро было!.. От такого свояка жди послабления!

— Тише вы, петухи! — замахал руками Викул Пахомыч, смеющиеся глазки которого перепрыгивали от одного к другому. — Конечно… ну, конечно, нонешней зимой были перегибы. Слов нет. Но ведь партия и советская власть осудили их.

— Осуди-или! А в колхоз пошто тянут? — не то серьезно, не то издеваясь над Самохой, закричал Мартьян Яковлевич.

— То-то и оно… верить не приходится, — ухватился за это Самоха. — Кабы знатьё…

— Ты-то знаешь! — отрезал напрямик Епиха.

— Власть на местах, вот она и крутит нашего брата… Дюже оно неправильно… — попытался высказаться Аноха Кондратьич.

— А ей в Мухоршибири или там в городу верят, а не нам… куда пойдешь? Так ведь? — засмеялся Мартьян уже над тестем и, заливаясь хохотком, закинул пальцами в рот конец бороды.

Но Викул Пахомыч настроился вдруг на серьезный лад, — ему не терпелось поагитировать:

— Куда? Да к нему, к сельсовету… Намедни вон какое начальство приезжало. Поймал я одного старичка ворчуна, спрашиваю: «Ну как тебя комиссары приняли?» — «Ничего, приняли». — «Вот видишь, говорю, за столом с начальством сидел, расспрашивали, товарищем называли… А попробовал бы ты сесть при уряднике, войти без спроса, шапку не снять с поклоном, — живо бы за дверь!» — «Это как есть…» А вы всё — раньше лучше жили, — разгорячась, повернулся он к Самохе. — А где лучше? Вот тростят: налог тяжел. Откуда? Раньше у нас не водили коров за подати? Водили! А теперь водят? Нет! При царе мужики платили двадцать рублей — посчитай, сколь это теперь потянет! А вот ведь Мартьян Яковлевич тринадцать — пятнадцать рублей вместе со страховкой платит… Где же лучше?

— Ладно тебе разоряться… маломощному, — забурчал Самоха. — У тебя коров не водят, конешно, коли их нет… а у настоящих хозяев всё под метлу…

Но Викул Пахомыч не слушал его, ухватил пальцами пуговку новой Анохиной рубашки, теребил старика:

— Когда ты при советской власти в заплатанной рубахе ходил?.. Никогда? То-то! А вот раньше, при царе-батюшке, мы заплату на заплату низали, хоть и лопатины всякой в магазинах было хоть завались.

— Всяко бывало, — неопределенно отозвался Аноха Кондратьич. — Ты на эту рубаху не гляди: из давнишнего материала шита, нового-то где взять… Всяко бывало…

— Всяко, это верно, — ввернул пересмешник Мартьян, — кто как. Которые и раньше-то ладно щеголяли, а теперь всё — голь. — Он расхохотался и стал чокаться.