Семейщина

Да, она одобряла высылку тех, кто явно стал на пути колхоза, значит, и на ее пути, но в отношении стоятелей старой веры она хотела бы видеть послабление. Старое еще крепко держало ее за душу, а что до Самохи, то тут примешивалась к тому же еще тревога за родного, зятя-уставщика, нежелание видеть разор и слезы дочери. Она не кончила еще наряжаться, как в избу вошел вернувшийся с собрания артельщиков Аноха Кондратьич. Он был хмур и подавлен.

— Ну, что, батька, на собранье слыхать? — спросила Ахимья Ивановна. — Эх, да ты никак… пошто невеселый-то?

Аноха Кондратьич тяжело сел на край кровати, опустил голову.

— Скотину постановили вот… в один двор, — кашлянув, глуховато молвил он.

— Что ж, придется… обратно ходу нам нету, — сказала раздумчиво Ахимья Ивановна.

— Да уж придется, куда денешься теперя… все вы с Изоткой тогда зудили… Этот-то чо зудил! — Аноха Кондратьич искал, на ком бы сорвать зло, но Изотки в избе не было. — Шляется же, антихрист!

— Не печалься, батька, — с грустной ласковостью успокоила его Ахимья Ивановна. — Наживем, как все эти годы наживали. Артель — это лучше разору. Сколько во дворе-то коров оставляют?

— Нам дозволили шесть, считая с телятами. Вот ты тогда печалилась, что резали… богатство тебе!.. Где бы это богатство теперь оказалось?

— Да артель-то ведь наша, — улыбнулась Ахимья Ивановна. — артельное было б богатство… Шесть — это ладно… куда завистовать… Никто б не резал, сколь, бы у артели скота накопилось!

— Мне-то какая корысть!

— Ну, ты напрасно, батюшка, — вмешалась Грипка. — Я тоже на собранье забегала на минутку. Слыхала поди: артель богаче — и нам лучше. Масло-то продавать будут да делить…

— Много ты понимаешь! — одернул дочку Аноха Кондратьич. — Масло да шерсть за малые копейки пойдут, не по вольной цене… и не то, что сам хозяин, — с другими еще делись. Да и как скот содержать еще станут? Свой-то глаз — алмаз, а чужой человек за твоей скотиной разве по-хозяйски доглядит?.. Двора вон такого еще нету. С кормом вон…

— Ладно! — оборвала мужа Ахимья Ивановна. — Чо было, то было — не воротишь. Когда сдавать-то?

— Завтра утром… Доведется на Тугнуй за баранами ехать… И они стали судить-рядить, каких сдадут они коров, овец, свиней. Каждая корова была обсуждена со всех сторон, учтены все ее достоинства и недостатки, ее возраст, — лучших оставляли себе. Но как ни считал Аноха Кондратьич, а двадцать две головы придется отвести ему завтра поутру в общий артельный гурт.

— Двадцать две, как хошь считай! — закряхтел он.

— Да, так и выходит… Поезжай на Тугнуй. А когда погонишь в артель, боже упаси тебя говорить… жаловаться или как… — предупредила Ахимья Ивановна.

— Ничего не скажу. Сдам, и всё. Чо теперь жаловаться! — вздохнул Аноха.

— Оно и лучше. Молчи. Чтоб промеж артельщиков какого о тебе разговора не вышло: жалеет, мол, или еще что, — наставительно произнесла Ахимья Ивановна. — Ну, я сбегаю на часок до Лукерьи. Как там с Самохой-то?

У ворот Самохиной избы Ахимья Ивановна встретила Покалю. По всему видать, он куда-то спешил. Глянув на его опухшие красные глаза, Ахимья Ивановна подумала: «Пьет… с горя пьет!»

— Здоровенько, Петруха Федосеич, — пропела она, — Как жив-здоров?

Покаля безнадежно махнул рукою:

— Живу… Надо бы лучше, да нельзя! Вот только исполнитель прибегал, новую милость мне объявил: в гости к Ипату Ипатычу посылают… Ишь, не терпится им — к уставщику побежали меня разыскивать! У меня-то, сказывают, уж комиссия целая сидит, дожидаются хозяина… описывать… Пошел Покаля по косточкам… по ветру!.. в клочья! — Он затряс сивой головой.

— Пошто так-то? — сочувственно ахнула Ахимья Ивановна.

— Их надо спросить — пошто. Ну, меня-то, ну Астаху — куда ни шло: кулаки, кулаки!.. А вот Листрата, племяша моего, за что? Ведь партизан, защитник советского строю!.. Его-то, — Покаля кивнул в сторону Самохиных ворот, — бог милует!.. Хитер! Уставщик, да недавний, пощадили, не тронули.

— Слава тебе господи! — вырвалось у Ахимьи Ивановны.

— Хитер, — прикинувшись, будто не заметил радости Ахимьи, продолжал Покаля, — всё молчком, молчком, — вот и сошло… Другие за него говорили, — другим-то и досталось, дуракам большеглотым! Первый за долгий язык Амос попался, — я ль его не упреждал?

— Власьич-то не иначе как за язык, — согласилась Ахимья Ивановна, — Кто только теперь вместо него писание читать будет?

— Найдутся — безучастно отозвался Покаля. — Ну, прощай! Не увидимся, знать… — Лицо его дрогнуло, он резко отвернулся, чтобы она не увидала, какое у него сейчас лицо, и, вздымая ичигами тяжелую пыль, он заспешил вдоль улицы.

«Болезный!» — глядя ему вслед, вздохнула Ахимья и загремела щеколдою калитки…

Быстро проскользнув мимо окон своей избы, Покаля успел приметить — и впрямь у него сидят сельсоветчики и еще какие-то из района: должно быть, это и есть комиссия.

— Ждите пождите меня, — прошептал он, — без хозяина-то бабу не шибко раскулачите!..