Семейщина

— Да и разносолов на столе хватает, — самодовольно заметил Аноха Кондратьич, — а тебе, — повернулся он к сыну, — все мало его, зелья-то… В кого ты такой уродился, до вина жадный?

Никишка промолчал и стал разливать водку.

— Ну, значится, сватаешься? — приподнял лафитник Аноха Кондратьич. Я ничего… Как только матка да невеста, пойдет ли?

— Ту ты! — одернула старика Ахимья Ивановна. — Она же и привела его, нонче знаешь как… А матку чего и спрашивать…

— Ну, тожно дай вам господь… Чтоб как мы вот со старухой… не ссориться, добра нажить, детей наплодить, — старик чокнулся с будущим зятем. — Благодарим за честь! Спаси Христос за угощение.

— И тебе спасибо, Аноха Кондратьич, за ласковую встречу и тебе, Ахимья Ивановна, — Ванька степенно чокнулся со всеми поочередно.

Все враз выпили, только Ахимья Ивановна чуть пригубила — с молодых лет не любила вина. Фиска, кумачовая и без того, после рюмки зарделась еще больше, — смущение и счастье были написаны на ее красивом лице…

После второго лафитника Аноха Кондратьич впал в обычную для него в таких случаях словоохотливость:

— И где ты подцепила его, Фиска? Мы и не примечали ничего…

— Их заприметишь, как же! — лукаво прищурила левый глаз Ахимья Ивановна.

— И то… Поедай, поедай, парень! Теперешнее время есть что, слава богу… Прибились, видно, к одному пути… Какой нынче достаток в артели — кажинный бы год так! И хлебушка полно, и масла-то Епиха на базар возил продавать… Раньше всех мы в артель вошли… Двадцать две животины сдал круглым счетом — не почесался! — хвастанул старик. — А ты как, паря, насчет артели?

— К вам же иду, — ответил Ванька, — сегодня только заявление подал. У них как раз правление. Епиха все подбивал… Оттуда она и привела меня, — кивнул он на Фиску.

— Вон, значит, где вы встрелись! — понимающе вставила Ахимья Ивановна.

— Ну, раз Епиха сказал, тому и быть… Голова у нас Епиха! — пустился снова разглагольствовать Аноха Кондратьич. — Этот ума даст. К настоящему делу артель произведет… Выходит, вместе с нами ты, в нашей артели?

— Выходит, — подтвердил Ванька.

— И что это народ кобенится, какую холеру, прости господи, дожидает еще? — не унимался Аноха Кондратьич. — Чтоб налогами задавили?

— К тому дело и клонится: уничтожить одноличника… Раз такое постановление вышло, чтоб в колхоз, — власть своего добьется, — поддержала старика Ахимья Ивановна. — Погодите, поживем, не то еще увидим: на коленях к нам поползут, за руку хватать станут — примите, дескать… Да не поздно ли будет?

— На што-то всё надеются старики, — презрительно чмыхнул Аноха Кондратьич. — А на што? Успенье показало им, какая это надежа… Снова, чтo ли, того добиваются? А ты во время банды-то где был, парень?

— На покосе, — ответил Ванька. — То есть, сказать так: первый день дома просидел, прибегал ко мне Спирька, требовал явиться, да я не пошел. Не пошел — и все. Ну, думаю, их к такой-то матери, самозванцев… А когда на другой день собрался на покос, вижу — автомобили бегут с красноармейцами… стрел тут поднялся… Думаю, как бы под шальную пулю не угодить, — свернул в хлеба…

Глаза Фиски зажглись радостным огнем.

— Мы тоже натерпелись. Ой, какой страсти натерпелись, оборони господь! — пустилась в воспоминания Ахимья Ивановна. — Изотку посадили, Фиска на покос к артельщикам побежала к ночи, упредить их… У самой вся середка кровью изошла… И всех-то жалко — и парня, и девку, и зятьев, — и никого нет, и стрел ночью… Вот думушки-то мне было в ту ночевку!

Долго рассказывала Ахимья Ивановна о подвиге своей дочки, вызволившей артельщиков из неминучей беды. Все это Ваньке было уже известно, и он кивал головою и с восхищением поглядывал на свою невесту-красавицу…

До самой черной ночи засиделся Ванька у полюбившихся ему с первого раза обходительных стариков.

7

Фиска проводила жениха за ворота. На прощанье они крепко обнялись — и Ванька исчез в темноте. Она долго еще стояла одна, вслушивалась в удаляющиеся хрусткие шаги любимого по замороженной льдистой земле.

Вдруг из соседнего проулка вывернулись трое. Они шагали крупно, шумные и голосистые, ревели какую-то бравую песню. В руках одного из них в лад песне взвизгивала гармошка… Парни приближались, и Фиска юркнула в калитку, — чего доброго, прицепятся пьяные, не враз-то отвяжешься от них. Но ее разобрало любопытство: что за гулеваны такие по ночи шляются, куда идут? Они притаилась у ворот, чуть приоткрыла калитку- в щелку-то все будет видать, как станут они проходить мимо. Под их окнами парни остановились, затихли.

— Кажись, не спят еще — свет, — услышала Фиска сиплый, приглушенный голос.

— Свет… постучимся, — настойчиво предложил другой, и Фиска узнала в нем но голосу Гришу Солодушонка.

В ставень затарабанили. Фиска бесшумно скользнула от ворот в избу.

Готовясь ко сну, Аноха Кондратьич творил начал: поясно изгибаясь, он припадал ладонями на лежащий на лавке подрушник, выпрямлялся, крестился, шептал молитву.