Семейщина

— Сей по камню, расширяй площадь!

— При доброй бы пахоте и с этой земли польза была…

Но Куприяну не до доброй пахоты — вспахал сто га на один раз и приказал сеять.

— Да что же это такое?! — возмущенно взревел Хвиёха, Анохин зять. — Что ж с ей вырастет?

— Ничо… Целине одной вспашки хватит, так в старину говаривали, так и по науке доказано, — успокоил Куприян.

По пашне бежал сам председатель Мартьян Алексеевич. Кто-то из сеяльщиков высказал ему свои сомнения.

— А ты сей, сей!.. Он прав, бригадир, целину какой дурак перепахивает в первый год, — накинулся на недовольного Мартьян. — Спроси агронома, он те то же скажет…

В другой раз и в другом месте председатель Мартьян Алексеевич, пошептавшись с Куприяном, велел пригнать находящийся поблизости трактор, — он только что кончил пахать и стоял без дела, — приказал трактористу ехать вслед за сеяльщиками. Три старика раскидывали по земле пшеничные зерна, а трактор заваливал их тяжелыми пластами. Тракторист, несмышленый юнец, даже, глазом не моргнул, — просит, значит, так и надо.

— Новый научный способ, — объяснил артельщикам председатель. — вместо бороны…

Сорок пять га изъездил трактор — на сорока пяти га глубоко в землю пошли пшеничные семена.

— Теперя не вылезет!

— Как есть заглохнет!

— Попробуй вылезть, — десять вершков пласту!

— Птица не выклюет…

— Как упокойника в гроб… — мрачно перекидывались словами те, кого бригадир Куприян по праву считал вторым бельмом на глазу.

Один из них, Силантий, не выдержал, сунулся к самому Mapтьяну:

— Негодяще, Мартьян Алексеич. Похоже, не выбьется росток из такой могилы…

— Экий ты умник, — грубо оборвал его Мартьян. — Неужто думаешь, в МТС все как есть контры, вредители… Привыкли по старинке… А мы делаем по-новому, по науке, — понятно тебе?

Силантий опустил глаза в землю, тяжко задумался. А на третьем участке все той же первой бригады Куприян велел высевать овес на пырей.

— Он же в стол вышины! Зря семена изводить, — крикнул бригадиру кто-то из сеяльщиков.

Одинокий голос умолк: кругом были друзья Куприяна.

— Не по такому пырею сеяли, — нагребая зерно очередному сеяльщику, звонко кинула Пистя.

— И какой еще овес выкашивали! — поддержал ее Куприян. Засеяли по пырею шестьдесят га…

На участке в сто га разбросали прелый, почерневший ячмень. Сеяльщики только покачивали головами:

— Будто доброе лежало в амбарах, а вот поди ж ты, недоглядели!

Стянув лицо замок в ехидную улыбку, Куприян принялся покрикивать:

— Сей-раскидывай!.. Сей знай, посевай!..

По вечерам, во время отдыха на таборе, Куприян Кривой усаживался в кругу верных своих людей.

— Нужон он нам, этот колхоз, как собаке пятая нога, — поучал он. — До осени дотянет ли… развалится…

С первого дня сева Мартьян Алексеевич почувствовал необыкновенный прилив решимости и сил, — куда делись его вялость, раздумье, колебания! Будто жестокий и злобный вихрь подхватил его и понес над полями, закружил-завертел… Мартьян появлялся то на одном участке, то на другом. Он вершно носился на мухрастом запотевшем мерине из конца в конец. Брови его были сдвинуты к переносью, губы плотно и сурово сжаты. Не раздумывая, он отдавал властные, категорические распоряжения. Под Майданом, в низине, Мартьян Алексеевич увидал сеяльщиков, остановившихся у края вспаханной трактором пашни. Он сорвался с коня, подбежал к ним:

— В чем дело? Почему стоите?

— Дак не просохла еще… грязь… — замялись сеяльщики.

— Эк, антихристы! — загремел Мартьян.

Он вырвал из рук одного лукошко с семенами и, увязая ичигами в жидковатой земле, принялся широко разбрасывать зерно направо и налево.

— Так-то и мы можем, — усмехнулся один из сеяльщиков. — Переждать бы до завтра, што ли… подсохла бы еще… А сегодня уж и вечер, не успеем заборонить… Птица поклюет…

— Не поклюет! Боронить с утра, — отрывисто приказал Мартьян.

Один за другим сеяльщики вступали на мокрую пашню.

А к утру полевые голуби и разная лесная птица не оставили на этой пашне ни зернышка. И снова примчался председатель Мартьян, и снова самолично раскидывал зерна по грязи — злобно, остервенело, будто кто гнал его в загривок.

— Темпы! Темпы! — спотыкаясь и матерясь, надрывался Мартьян.

Он походил на одержимого…

9

Всю зиму старый волк пролежал в своем укромном логове. В морозы, иззябший, голодный, он по твердому насту, не оставляя почти следов на снегу, подходил ночью к задним дворам. Чуя волчий дух, цепники начинали скулить, подвывать, лезли под амбары и выли оттуда тонкими, истошными голосами:

— У-у-у!

Волк прислушивался к собачьему вою, останавливался, долго стоял неподвижно, нюхал жилой запах дворов, конятников, омшаников. Переждав, когда собаки немного угомонятся, и осмелев, он перемахивал через заплот, но дальше идти не решался, — собаки снова подымали вой. Тогда волк садился на снег и, глядя светящимися глазами на темные, замерзшие окна, подымал морду в ледяную темноту и сначала низко, будто ворча, потом все громче, забирая голодной, старой и хриплой глоткой все выше, сам начинал выть, не переводя духу — выше, выше, пронзительно.

Кое-где в избах просыпались от этих надрывных волчьих воплей, кое-где бормотали спросонок: