Семейщина

Казалось, нет на деревне такого дела и такого человека, которого Лагуткин оставил бы без внимания. В Хонхолое он следил за ремонтом тракторов, бывал часто на курсах, перезнакомился со всеми и радовался не меньше Никишки, когда тому впервые доверили самостоятельную работу на тракторе — возить разобранные избы в совхоз «Эрдэм». Начальник политотдела часто беседовал с будущими трактористами и трактористками о втором пятилетнем плане, о международных событиях, читал им газеты, часто приходил он и на курсы бригадиров, где подружился с Корнеем Косоруким и Ванькой Сидоровым. Он уговорил Сидорова, чтоб тот привлек свою жену на курсы по уходу за скотом на колхозных фермах.

— Женщинам обязательно надо давать ход, воспитывать из них руководителей. Почему она должна вечно у горшков сидеть? Баба у тебя молодая, способная, детей нет, — убеждал бригадира Лагуткин.

Он достиг своего: Фиска пришла на курсы, открытые по его настоянию. Втайне Фиска давно завидовала сестре Лампее: у той муж артельный председатель, голова-мужик, и Лампея при нем не так себе баба, а с настоящим понятием. Фиске хотелось быть такой, как Лампея, идти если не вровень, то где-то близко около своего мужа-бригадира, уметь разбираться в его делах, и она, не задумываясь, дала свое согласие обучаться, едва лишь Ванька сказал ей о курсах. Так оба и ходили в Хонхолой и по дороге посмеивались:

— То-то весело двоим по холодку пробежаться!

— И мороз не в мороз, что и говорить!

На животноводческих курсах преобладали девки, и, чтоб не выделяться среди них своей кичкастой головой, Фиска перестала носить кичку.

— Давно бы пора! — сказала по этому поводу Лампея, как-то в воскресенье забежав проведать сестру.

Фиска зарделась от Лампеиной похвалы.

Наезжая в Никольское, начальник политотдела заходил в правления обеих артелей, в сельсовет, к учителям, в клуб. Он все хотел знать, всюду поспеть, растолкать, пробудить народ. Хилая и сонная комсомольская ячейка стала собираться чаще, Лагуткин провел с комсомольцами несколько интересных бесед, заставлял Саньку, сына Корнея Косорукого, читать стихи собственного сочинения, подбил комсомольцев на издание стенной газеты в клубе. Подбодренный начальником политотдела, сочинитель Санька принял на себя заведование клубом, и Лагуткин раздобыл для ребят бумаги, цветных карандашей, красок — пусть почаще выходит газета. В районе Лагуткин добился, чтоб к никольцам чаще выезжала кинопередвижка. В клубе стало оживленнее, веселее. Перед самой вёшной он взял с Саньки слово, что комсомольцы наладят выпуск стенных газет в обеих артельных конторах и полевых бригадах.

Но больше всего занимался Лагуткин закоульским председателем Мартьяном Алексеевичем. Нутром понял он, что в закоульской артели далеко не благополучно, что ему предстоит распутывать какой-то грязный клубок. Достаточно, говорил он себе, взглянуть на хмурые, неприветливые лица Мартьяна и его правленцев, чтоб убедиться, что нутро не обманывает. Какая разница между веселым, открытой души, Епихой и этими скрытными бородачами! Все просто, понятно, все начистоту, без утайки у красных партизан, где даже ошибки и промахи не пытаются замазывать, а выкладывают их с виноватой улыбкой, как нашкодившие дети. Совсем по-иному у закоульцев: всякое указание на недостатки воспринимается Мартьяном неприязненно-молчаливо, будто собирается сказать он: «Заметил?.. Ну так что ж… Только глубже не суйся…»

Иногда, будто спохватившись, Мартьян Алексеевич угодливо и быстро соглашался с начальником политотдела, спешил сделать так, как ему советовали. В этот момент он ловил на себе недоуменный, недоверчивый взгляд Лагуткина и сумрачно думал: «Оказывается, тебя не оплетешь!»

Лагуткин часами просиживал в правлении, разбирался в делах, беседовал с артельщиками. Но масса была настороженна и непроницаема. Зацепиться за что-нибудь существенное ему пока не удавалось.

За последнее время Мартьян Алексеевич, правленцы, Куприян Кривой сильно поджали хвост, следовали, хотя и не по доброй воле, указке начальника политотдела, и многим закоульцам казалось, что председатель Мартьян по-настоящему взялся за ум и что дела артели теперь поправятся. Никто не собирался ворошить старое, прошлогоднее, мешать Мартьяну налаживать дела, — налаживается жизнь, и слава богу…

Старый Цыган побитым псом ходил по заречью, не рисковал вовсе показываться в людных улицах.

3

Давно, с половины зимы, Ахимья Ивановна стала примечать в Никишке какую-то едва уловимую перемену. Не то что он теперь серьезнее, степеннее, перестал почти грубить отцу, — все это понятно, парень учится, набирается ума, бывает дома один раз в неделю, по воскресеньям; перемена совсем-совсем другая. Главное — Никишкины глаза. С некоторых пор в них появился тихий, ласковый свет, будто парень постоянно во власти сладостных воспоминаний. Ахимья Ивановна не верила, что такие воспоминания могла породить нелегкая тракторная наука, — о трудности ее сам Никишка говорил не раз. Смутные предчувствия томили старую.